Сегодня он показался ей другим, чем в их первую встречу. Более человечным. Более понятным. И почему-то его слова: «Спасибо за ужин» и «Доброй ночи» всё никак не шли у неё из головы. Может быть потому, что ни на рива дель Карбон, ни в гетто так никто никогда не говорил? Да и в пансионе обычно благодарили Господа, Мадонну или святых, за хлеб и воду, за крышу над головой, но никто не желал никому доброй ночи. Не приучена она была к такому.

А то, как эти слова произнёс маэстро…

В этих словах, в его голосе сегодня как будто появилась какая-то магия, способная и в самом деле сделать ночь доброй, заставляющая ощутить что-то тёплое в груди. Как будто это были не обычные слова вежливости, принятые у патрициев, а что-то особенное, адресованное именно ей. Хотя это было глупо, и Миа понимала, что ничего особенного в таких пожеланиях нет, ведь патриции всё время расшаркиваются друг перед другом, но она лежала, закрыв глаза, и вспоминала этот момент, сама не зная зачем. Так и уснула…

Вещих снов ей не приснилось, зато сумбур прошедшего дня плавно перетёк в страну сновидений, превратившись в кошмар. Ей снилась лодка, скользящая по ночному каналу, и руки, тянущиеся к ней из темноты, а потом ледник в подвале стекольной фабрики и женщина в короне, вся сотканная изо льда. Она бродила по туманному подвалу и Дамиана от неё пряталась. А потом — Джино Спероне с перерезанным горлом, поверх которого в запёкшейся крови лежала карта Солнце. И на карте была она — Дамиана. А позади, поблёскивая золотым зубом, стоял Гвидо Орсо и рядом с ним, синьор Лоренцо с кривой усмешкой. Удушающая тьма и доктор с хирургическим ножом, и кладбище со склепом, куда она спрятала свои самые ценные вещи, и голубка, пронзённая стрелой, и даже разбитый витраж. Кажется, всё плохое, что случилось с ней за последнюю неделю, перекочевало в этот жуткий сон и смешалось причудливым калейдоскопом. И когда в очередном витке этого кошмара перед ней появилось зеркало, стоящее в этой комнате, а в нём снова ледяная женщина, которая шагнула в комнату и схватила её за запястье, пытаясь утянуть за собой, Миа проснулась с хриплым криком и рывком села на кровати.

За окнами было светло, и в дверь кто-то стучал.

— Кто там? — хрипло спросила Дамиана, натягивая простыню до подбородка.

Дверь отворилась, и в комнату вошла служанка, кажется, её звали Симона, а за ней ещё одна. Они внесли поднос с завтраком, и принялись расхаживать как ни в чём не бывало: открывая шторы и окна, раскладывая одежду и гремя посудой.

Симона сухо буркнула: «Доброе утро» и поставила маленький столик прямо на кровать, прижав им Дамиану к постели.

— Завтрак, монна Росси, — произнесла она, быстро расставляя тарелки и наливая чай. — Синьор велел подать вам сюда.

Миа вспомнила его повелительное «Завтрак в восемь», его педантичность и посмотрела на часы.

Десять утра?! О, Серениссима! Как она могла проспать так долго?!

К этому времени в лавке она уже успевала сделать кучу дел и начинала принимать клиентов.

— А что маэстро… хм, синьор делла Скала? Он уже завтракал? — спросила она у Симоны.

Служанки обменялись неодобрительными взглядами и Симона ответила, не глядя на Дамиану:

— Синьор уехал рано с утра. Велел подать вам завтрак сюда и спросить, не нужно ли чего. А вам велел дожидаться его возвращения. Так вы желаете чего-нибудь ещё… монна Росси?

— Нет. Не желаю. Можете идти, — ответила она холодно.

Присутствие этих девушек в комнате было для Дамианы неприятным. Не нужно ей прислуживать, да ещё с таким видом, будто она покусилась на святое!

Она отставила столик и встала с кровати. Побродила бесцельно по комнате, оделась, затем позавтракала, постояла на террасе, разглядывая город, снова побродила по комнате, не зная, чем себя занять. Она не привыкла маяться бездельем и это вынужденное ожидание её ужасно раздражало.

Служанки унесли большой букет, стоявший на постаменте, и только сейчас Дамиана заметила на стене тёмное прямоугольное пятно. Видимо, здесь висела большая картина, а не так давно её сняли, поэтому штукатурка на этом месте отличалась от той, что была на остальных стенах. Миа прикоснулась пальцами и…

…тонкое покрывало мира задрожало, рождая расплывчатые образы.

— Мальчик мой, кариссимо, почему ты такой упрямый? — высокая женщина в платье патрицианки, голубом с золотом, стоит к ней спиной. — Ты не веришь, пусть… Но ведь мне ты мешать не станешь?

Её голос глубокий и мягкий, и звучит как-то успокаивающе.

Напротив женщины стоит маэстро. Он смотрит неодобрительно и качает головой, указывая рукой куда-то в сторону.

— Это уже не смешно, мама, — произносит он и скрещивает на груди руки. — Одно дело просто слушать цверрские предсказания, а другое — делать то, что посоветовала какая-то шарлатанка!

Миа видит большое зеркало в деревянной раме, то самое, которое и сейчас стоит в этой комнате, и юноша в одежде стекольщика плавными движениями полирует его поверхность мягкой фланелью…

В дверь опять требовательно постучали, и тонкая паутина видения тут же разорвалась, вновь превращаясь в простенок с тёмным пятном невыгоревшей краски.

— Монна Росси? — вошла монна Джованна, а за ней в проёме замаячила долговязая фигура Пабло. — Синьор требует, чтобы вы немедля отправились к нему. Пабло вас доставит.

— К нему? — спросила Миа сорвавшимся голосом. — Куда это «к нему»?

Это видение и стук в дверь напугали её своей внезапностью.

— Мне это неизвестно, — ответила экономка коротко. — Пабло знает, куда вас отвезти. Поторопитесь, синьор не любит долго ждать.

Монна Джованна развернулась и ушла, гордо неся на голове косы, уложенные короной, а Миа направилась следом. Ну а что ещё ей оставалось? За время своего знакомства со Скалигерами она усвоила одну простую истину — отказы в этой семье не принимаются.

Пабло был не разговорчив. Работал усердно своим веслом, выкрикивая то и дело «Эй-о-е!» на особо крутых поворотах. Гондола быстро скользила по каналам, а Миа сидела и строила догадки — куда же они плывут? А ещё думала о том, зачем Светлейшая раз за разом показывает ей кусочки прошлого из жизни маэстро. Это не может быть случайностью, в этом всём есть какой-то смысл.

«Цверрские предсказания?»

Эти слова всё ещё стояли в ушах. Интересно, о чём говорили маэстро и его мать?

По рива дель Боккаро они удалились прочь от сестьеры Карриджи, и когда богатые кварталы закончились и вдоль берегов пошли одни лачуги, Миа начала беспокоиться.

— Эй, Пабло? Куда мы плывём? — окликнула она гондольера.

— Куда приказал синьор, — Пабло даже не обернулся.

— И куда он приказал?

— Мне говорить с тобой не велено.

— Ах вон оно что! Ну так я выпрыгну сейчас из лодки и тебе достанется от хозяина! — Миа вскочила и упёрла руки в бёдра.