Он взглянул на удивлённую охмистрину.

– А вы, милостивая пани, вы, я думаю, должны бы мне помочь в этом.

Замехская с заломленными руками отскочила от него.

– У тебя в голове помутилось! – крикнула она. – Или смеёшься надо мной.

Дудич, излишне проболтавшись, опустил голову как виноватый.

– И впрямь, можно подумать, что ты от этой глупой любви спятил, – сказала она. – Я бы никогда даже не подумала, что ты можешь придумать нечто подобное.

– Не я это придумал, – прервал Дудич. – Вы правы, я бы такое сам не придумал, но итальянец говорит, что это у них обычное дело.

Охмистрина с удивлением на него смотрела.

– В твоём возрасте! В твоём возрасте! – забормотала она. – Так влюбиться в женщину, которая не хочет на тебя смотреть, непонятная вещь!

Дудич был горд этим.

– Я не такой старый, как кажусь, – сказал он, – но увидите, ваша милость, что я настою на своём.

– Теперь, когда итальянка особенно нужна королеве? – спросила Замехская.

– А старому королю очень мешает, – прибавил Петрек.

– Но что же значит наш добрый, старый король? – прошептала охмистрина.

Дудич покрутил головой.

– Посмотрим, – заключил он, – посмотрим.

Сказав это, он встал.

– Рекомендуюсь вашей милости и взглядам, – сказал он с поклоном.

– Чтобы я помогла тебе в краже! – насмешливо воскликнула Замехская. – Я не така глупа.

Дудич уже шёл к двери и ещё раз обернулся к охмистрине.

– Завтра молодая королева будет принимать подарки, – сказал он. – Интересно, что для неё Бона приготовила. Ведь это не должно быть тайной.

– Ты в этом ошибаешься, – сказала охмистрина. – Даю тебе слово, что мы все, так же как ты, любопытны, спрашивали у подскарбия королевы; уж кто-кто, а этот Брунцацио, который сюда прибыл из Хенцина, наверняка знал бы. Итальянец меня уверял, что до сих пор на завтра никакого приказа у него нет.

– Как? Королева так явно, в присутствии князей и панов покажет свою неприязнь, не дав никакого подарка? Это не может быть, она слишком умна.

– Завтра увидим, говорю тебе, – подтвердила Замехская, – ничего не даст.

– Объявит войну.

– Она давно объявлена, – воскликнула охмистрина.

– Король этого не простит, – сказал Дудич.

– Она сумеет с ним расправиться, – прибавила Замехская. – Она слишком долго ждала, хочет выместить гнев.

Петрек воздел руки.

– Где двое ссорятся, – сказал он тихо, – там третий пользуется. Желаю вашей милости спокойной ночи.

* * *

В больших залах замка был объявлен пир, но сначала ещё по поручению короля Сигизмунда в комнате, называемой Золотой, было устроено то торжественное вручение подарков молодой королеве, о котором была речь. Первое место и в этот день занимала, естественно, молодая Елизавету, бледное, уставшее, с синяками личико которой странно контрастировало с улыбкой, к которой себя вынуждала. Она поглядывала на сидящего рядом мужа и, как бы хотела черпать из него силу, искала его взгляда, который, похоже, её избегал.

И в этот день Холзелиновна, вздыхая, чувствуя, как госпоже будет тяжело это на себе носить, должна была нарядить её как можно богаче, обвешать драгоценностями, чтобы при всей этой роскоши, какой её хотели обсыпать, не показалась слишком бедно.

Бона с нескрываемой радостью и очевидной иронией рассматривала измученную, пожелтевшую, бедную жертву. Старый король ничего не видел, был счастлив. Ему казалось, что уже одержал победу.

Сперва внесли подарки мужа, которые старый король сам от его имени из собственной сокровищницы приказал приготовить. Это были три роскошных ожерелья: одно бриллиантовое, другое из рубинов и изумрудов, третье из сапфиров с жемчугом. На каждом из них висела драгоценность, род медальона, на конце которых свисали большие жемчуга в форме груш. Восемьдесят пар чёрных соболей и для покрытия их восточная парча дополняли свадебный подарок.

За ними шёл подарок отца, Сигизмунда: опять три ожерелья, одно в виде цепочки для воротника, всё в бриллиантах, два из других драгоценных камней с жемчугом, с висевшим драгоценным камнём и крестом.

Последнее было как бы благословением.

Император Карл V через маркграфа Бранденбургского прислал свою обычную эмблему, чтобы напоминала о дарителе. Был это большой двуглавый императорский орёл из бриллиантов и рубинов, подвешанный на десяти бриллиантовых цепочках. С другой его стороны стояли две алмазные колонны с девизом Plus ultra! Карл V возвышался над столбами Геракла.

Дорогое украшение для шеи из алмазов и рубинов отличалось огромной жемчужиной, грушей на испанской цепочке.

Были это в самом деле прекрасные драгоценности, но их мелкие камешки по большей части много не стоили. Однако смотрелись великолепно.

Королева Изабелла Венгерская преподнесла к стопам племянницы императора четыре кубка, позолоченные, работы трансильванских немцев, эмалированная цепочка и несколько других безделушек.

Ежи Бранденбургский, муж Ядвиги, дочки старого короля, от себя, Людвик Палатин, Оттон Генрих, князь палатин Неубургский и несколько других немецих князей, и наконец Пётр, воевода Мултанский, каждый через личного посла преподносил в дар по большей части серебро, искусно сделанное и золочённое.

Из городов королевства превосходили Краков с тремя позолоченными кубками прекрасной работы, один из которых с гербом города, и Гданьск с подобным искусным сосудом, на котором была вырезана Юдифь. Елизавета казалась на неё вовсе не похожей.

Евреи тоже приподнесли позолоченный кубок.

Множество более мелких подарков мы обойдём.

Когда в начале после старого короля, казалось, очередь сразу переходит к Боне, маркграф Бранденбургский на мгновение задержался с подарком императора. Сигизмунд неспокойно обернулся. Бона сидела со стиснутыми губами, с ироничным выражением на лице, не гляди ни на сына, ни на его жену, холодная, равнодушная.

От неё действительно не было никакого подарка, ничего. Это всех поразило, особенно, может, послов императора и тех, кто прибыли с Елизаветой. Старый король опустил глаза, вздрогнул, заёрзал, поглядывая на Мациёвского, потом с упрёком посмотрел на Гамрата, который, рассевшись в кресле архиепископа, глядел в другую сторону. Молодая королева, постоянно благодарящая глазами и поклонами, казалось, не чувствовала, не видела этого недостатка. В группе людей это производило сильное впечатление, которое можно было заметить по несмелым взглядам, какие присутствующие украдкой бросали на своих приятелей и на двор Боны.

Итальянка действительно одержала этот временный триумф, потому что в гневе она решила показать жене сына неприязнь, но она была чересчур хитрой, чтобы по физиономиям послов императора, по лицу пани Солм и других не понять, что это отразится в Вене и Праге, и на Изабелле в Венгрии, и может почувствовать это на своих неаполитанских владениях.

На её лице было видно некоторое смущение и, так сказать, желание стереть слишком смелые шаги.

Во время пира Бона, которая сидела рядом с мужем, несколько раз пыталась втянуть его в разговор. Он поворачивался к ней хмурый, с