Весь следующий месяц я то проваливался в пучины безнадежности, то приободрялся, веря в успех своего предприятия. Якоб, старый дьявол, вынул из меня всю душу. Я так и не смог понять, что пробуждало его «память» обо мне. Несколько раз он не узнавал меня и сидя в кресле, и каждый раз я холодел от ужаса при мысли, что старик окончательно порвал ту нить, что в его воображении связывала меня, Эдварда Келли, и неизвестного мне плотника Йозефа. Меня самого в моем собственном обличье он отчего-то невзлюбил, и чувство его было устойчиво и сильно. Он не спрашивал, кто я, не отвечал на мои вопросы, не внимал уговорам – с исступленным видом старик пускался за мной в погоню, и пару раз я едва не стал жертвой его палки.

Будь на моем месте кто-нибудь другой, его злоключения заставили бы меня хохотать от души. Но над собой я смеяться не мог. Куда девалось мое всегдашнее ехидство? Я, относившийся к жизни как к игре, в которой мне удалось обыграть десятки простаков, вдруг ощутил, что и мое поражение может быть близко, и случится это, если я не исполню задуманное.

Я худел с каждым днем, взгляд мой стал угрюм, а речь – скупа и невыразительна, и многие из знакомцев стали обходить меня стороной, завидя на улице. По городу поползли слухи, что Эдвард Келли болен – об этом рассказала Молли, озабоченно посматривая на меня. Что ж, сплетники были не так уж и не правы – я и впрямь ощущал себя больным. Одна мысль преследовала меня днем и ночью – о том, как завладеть рукописью, один образ стоял перед моим взором, словно наяву – книга! Проклятый манускрипт стал средоточием всех моих чаяний, а Якоб – воплощением бессмысленной алчности.

Я сбился со счета, сколько раз он повышал цену! Теперь каждое утро путь мой пролегал к его дому, и каждый раз, входя в комнату, я в страхе встречал взгляд старика: узнает ли он меня? а узнав, согласится ли на сделку? Раз за разом старый алхимик придумывал новые причины для отказа, а я тем временем распродавал свою собственность, чтобы собрать сумму, которую он требовал.

Когда я наконец достиг этого, у меня почти ничего не осталось. Не могу сказать, что я стал нищим, но впервые мне пришлось отсчитывать для Молли монеты, жалея о каждой из них.

И тогда же, будто насмехаясь, Якоб неожиданно показал мне, где же хранится его золото.

Скорее всего, это произошло случайно: открыв дверцу того самого ветхого шкафа, за которым я прятался, он начал что-то искать внутри и задел заднюю стенку. Та упала. Я сидел в это время возле окна и обернулся на грохот, который издала отсыревшая деревянная панель, вывалившись из шкафа. Якоб проворно отскочил, и в открывшемся проеме я увидел, как в глубине шкафа что-то заблестело.

Я не мог разглядеть хорошенько, что же там было, но ни секунды не сомневался, что видел тайник старика.

За шкафом в стене находилась ниша. Должно быть, Якоб приспособил заднюю панель шкафа вместо двери, за которую он и складывал свое золото.

Проверить свою догадку мне не удалось: когда я пришел к Якобу на другой день, шкафа уже не было на месте. С чьей помощью старик смог вытащить из дома такой громоздкий и тяжелый предмет и куда он перепрятал слитки, узнать не удалось.

А потом случилось то, что заставило меня забыть и о тайнике, и о золоте. Несколькими днями ранее Якоб потребовал от меня доказать, по-прежнему ли я такой хороший плотник, каким был прежде, и я вынужден был своими руками мастерить для него легкий сундук. Что за изощренная издевка! Конечно, мне было не под силу справиться с этой работой самому, и я нанял работника, который показывал мне, шаг за шагом, что нужно сделать.

Должно быть, он счел меня сумасшедшим – подумать только, состоятельный господин нанимает плотника и платит деньги за то, чтобы его научили делать сундуки! Это нехитрое дело потребовало от меня столько усилий, сколько я не тратил прежде на самый изощренный обман. Но выбирать не приходилось, и по утрам я показывал Якобу то, чему научился за предыдущий вечер, делая вид, что старательно работаю над его заказом.

В тот день я должен был закончить работу: оставалось лишь отполировать торцы деталей, которыми плотник предложил украсить крышку. Пока я занимался этим, старик расхаживал по комнате, уча «Йозефа» жизни и делясь своими воспоминаниями. Я уже заметил, что у него чередуются дни просветления и сумбура, и приучился по незначительным мелочам определять, в каком сегодня состоянии находится Якоб. Нынче был «светлый» день, и я жадно ловил каждое слово старика, ожидая, не проговорится ли он об истории, расшифровке или же местонахождении рукописи.

Увы, надежды были напрасны. Закончив очередную историю из своей юности, Якоб сел в кресло и принялся молча наблюдать за моими действиями. Я прикладывал все усилия к тому, чтобы выглядеть умелым мастером, но, боюсь, не преуспел в этом. Сундук был почти готов, оставалось совсем немного, но я не слышал слов ни одобрения, ни осуждения. Молчание старика постепенно стало казаться мне угрожающим. Неужели он разгадал мой обман? Или, еще хуже, память вдруг подсказала ему, кто является к нему каждый день под видом плотника Йозефа?

– Через три дня, – вдруг проговорил Якоб, и я вздрогнул от неожиданности.

Объяснения не последовало, и чуть позже я решился уточнить:

– Что случится через три дня?

Старик по-прежнему молчал, и я уже начал думать, что ответа не услышу, как вдруг он сказал неторопливо и безучастно:

– Через три дня ты сможешь забрать ее. Рукопись.

«Что?!» Сперва я решил, что ослышался, но Якоб повторил свои слова снова и, зажмурившись, опустил голову на грудь. Я смотрел на него во все глаза. Господь Всемогущий, неужели он согласен?! Но, наученный горьким опытом, я не закричал и не стал допытываться у него, правда ли то, что я услышал. Вместо этого я сказал мягко и ровно, будто бы обращаясь и не к нему совсем:

– Откуда же я должен ее забрать?

Не открывая глаз, Якоб глухо промолвил:

– Придешь сюда к полуночи. Пешком, не верхом и не в повозке. Спустишься в подвал. Свечей не зажигай, я позабочусь об этом. На столе слева оставишь то, что должен. Тогда получишь книгу.

Я не стал переспрашивать, хотя у меня на языке плясала дюжина вопросов. Кое-как закончил я сундук, поставил его возле стены и на негнущихся ногах пошел к выходу. Вслед мне донесся старческий голос:

– И не вздумай появиться здесь раньше, чем через три дня!

Выбравшись из дома, я вытер со лба пот, глубоко вдохнул и только тут спохватился, что все инструменты остались возле кресла Якоба. Но вернуться нельзя, да и ни к чему мне было забирать их – если только я не собирался остаток своих дней зарабатывать на жизнь изготовлением сундуков.

Подумав об этом, я усмехнулся и вдруг понял, что пошутил в первый раз за все последние дни. Меня охватило состояние, близкое к эйфории, и быстрыми шагами я направился к себе домой, раздумывая по пути о том, что нужно предпринять в ближайшее время.

А когда я вернулся, в башне меня ожидал Джон Ди, наконец-то добравшийся до Праги.