– Здравствуй, Алеш. Ничего пока не случилось. А звоню я предупредить, чтобы ты был осторожен. Видишь, какие дела у нас творятся…

Баренцев выдохнул:

– Фу-у-ух! Я уж думал, с Максом чего… Перепугался! Ну как он, дядь Борь?

– К операции его готовят, Алеш. Будут делать трепанацию черепа. Нашли у него гематому, ее нужно удалять.

Он вкратце повторил то, что часом ранее объяснял ему нейрохирург, показывая на томограмме, где находится гематома. Лешка выслушал объяснение, помолчал, потом напряженно спросил:

– Дядь Борь, вы меня извините, конечно, за бестактный вопрос… Операция рискованная?

Мимо Бориса Осиповича просеменила толстая уборщица с ведром в руке. На ведре красной краской было намалевано: «Чистое».

– Чистое, – повторил он вслух, стараясь отогнать слово «трепанация», которое не выходило у него из головы с той самой секунды, когда его совершенно обыденным тоном произнес нейрохирург.

– Не понял… – озадаченно сказал в трубке Баренцев, и Борис Осипович спохватился: – Прости, Леш, заговорился! Операция рискованная, но врач говорит, что все обойдется. Он мужик такой, уверенный. Конечно, опасно, что тут говорить, но гематому оставлять нельзя.

– Макс в сознание так и не приходил?

– Нет. Если все будет хорошо, то должен очнуться после операции. Часов через пять, как только отойдет от наркоза.

– А когда операция?

– Скоро. Пока что Максимке голову бреют и готовят операционную.

– Ох ты ж елки… – всполошился Баренцев. – Дядя Боря! Вот чего – давайте я к вам приеду! Или у вас уже тетя Таня прилетела?

– Нет, не прилетела она. Из аэропорта звонила, что рейс задерживают – чуть не плакала.

– Ну так я сейчас на машине до вас долечу мигом! Здесь от меня толку никакого. Хотел помочь Тошку искать – так, говорят, не нужен я им со своей помощью, сами справятся… Вижу я, как они справляются! А вам я реально помочь могу.

– Реально… – улыбнулся Борис Осипович. – И конкретно. Нет, Алеш, спасибо тебе большое, но только тебя в реанимационную палату не пустят. Меня-то еле пустили, а уж с тобой и подавно церемониться не будут. И потом, нечего двоим мужикам здесь делать.

– Я моральную поддержку стану оказывать, – умоляюще сказал Баренцев. – Честное слово, вам со мной легче будет!

– Не сомневаюсь. Только я буду в реанимации возле Максима сидеть, а ты снаружи возле госпиталя бродить. Вот и вся моральная поддержка. Так что не выдумывай! Я тебе буду звонить, держать в курсе.

– Ладно, – неохотно согласился Лешка. – А точно меня в реанимацию не пустят? Я денег дам!

– Точно-точно. Тут порядки суровые, не зря военным госпиталем называются.

Борис Осипович поколебался и добавил:

– Вот я о чем попрошу тебя: позвони Александру, расскажи ему, что мы к операции готовимся. Он, должно быть, тоже за Максима переживает, а меня спросить о состоянии племянника ему гордость не позволяет. Сделаешь?

– Сделаю, дядьБорь. Держитесь там, типа хвост пистолетом и все такое…

– Хорошо. Я позвоню, Алеш. Береги себя!

«Берегу, берегу, – мрачно подумал Лешка, закончив разговор. – Пушкину позвонить, значит… Беспокоится он, как же! Гордость ему чего-то там не позволяет!»

Он вышел из машины и поднял воротник – холодный майский дождь постепенно расходился, пара капель упала за шиворот, заставив поежиться. Лешка подошел к арендованному складу и прикинул, пойти ли ему к Арефьеву-старшему или достаточно будет позвонить. «Не надо бы так часто перед Пушкиным мелькать…»

В отдалении показалась группа подростков, человек пять – низкорослые, сутулые, в капюшонах, натянутых на стриженые головы. Лешка проводил их неприязненным взглядом. Мальчишки добежали до главного корпуса, но, вместо того чтобы зайти внутрь, обогнули здание и скрылись за ним.

«Куда это вы направились, голубчики?» – заинтересовался Баренцев, знавший, что там нет ничего, кроме наособицу стоявшего хозяйственного сарая. Он прикрыл дверь машины и направился вслед за воспитанниками, ускоряя шаг.

К дождю прибавился ветер, и Лешка припустил бегом. Но только он завернул за угол, как тут же столкнулся с человеком, о котором думал всего минуту назад.

– Ты что ломишься как сумасшедший? – недовольно спросил Александр Сергеевич Арефьев, отстраняясь от него.

– Дядя Саша! Здрасьте.

– «Здрасьте»… Здоровались уже!

– Точно, я и забыл, – заулыбался Баренцев, но директор подхватил его под руку и поволок за собой, быстро удаляясь от маленького квадратного здания с крошечным окошком.

– Э-э-э, дядя Саша, стойте! Я ведь не просто так бежал, а за вашими охламонами. Что это они у вас без присмотра разгуливают по всей территории? Видели? Они к сараю рванули!

– А… К сараю… Да я им там цех для занятий трудом оборудовал, – не сразу ответил Арефьев. – Пускай занимаются.

– Цех? – недоверчиво переспросил Лешка, останавливаясь и отнимая руку. – У вас же в подвале кабинет труда!

– В подвале – не в подвале… Тебе какое дело?! – неожиданно разозлился директор. – Что ты все шныряешь, как ищейка?! Выгоню тебя к чертовой матери, и ищи другое место под свои дела!

– Да вы чего, дядя Саша, – примирительно сказал Лешка. – Я ж ничего плохого не хотел! Только вас предупредить, чтобы следили за своими пацанами.

– Предупредил – и все на этом. – Александр Сергеевич зашел под навес, зябко потер руки.

Видя, что он успокоился, Баренцев проговорил:

– Максу скоро операцию будут делать. Из головы какую-то гадость вырезать.

Директор бросил на него быстрый взгляд:

– Откуда знаешь?

– Дядя Боря сказал. Он у Макса в больнице. Ладно, пойду я…

– Постой. – Александр Сергеевич снова ухватил Лешку за рукав. – Торопливый ты какой, честное слово! Слушай: я сам Осиповичу звонить не буду, мы не разговариваем. Как узнаешь, чем операция кончилась, позвони мне. Договорились?

– Конечно, дядь Саш! Я ж понимаю, вы тоже беспокоитесь. Ладно, побегу – мои ребята ждут…

Баренцев выскочил из-под навеса и припустил к складу. Директор постоял, хмуро глядя ему вслед, и быстрыми шагами направился туда, откуда недавно ушел – к старому сараю.

* * *

С размещением Джона вышло удачно: из дома, который он хотел снять на время пребывания в Праге, хозяин выезжал лишь через два дня, и на это время Джон собирался остановиться у меня. Он с интересом осмотрел мое жилище, надолго задержавшись в лаборатории, а потом поднявшись по лестнице наверх. Второй ярус моей башни вполне приспособлен под нужды даже такого капризного гостя, как Джон. На самый верхний этаж мой наставник не полез: подозрительно взглянув на закручивающуюся спиралью лестницу, он спросил, что там, наверху, и, услышав, что ничего, кроме единственной комнаты с кроватью, отрицательно покачал головой.