— Вас осталось в живых четыре человека, — напомнил Дронго, —ты, Бутцман, Габриэлла Вайсфлог и Гайслер. Кто из вас мог выйти на американцев?Кто?

— Никто, — ответил Менарт, — я могу поручиться за всех.Габриэлле трижды предлагали работать на американцев, и она трижды отказывалась.Гайслеру тоже предлагали сдать своих бывших коллег. Ему еще повезло. Все егодосье были уничтожены, и они не узнали, что он был «ликвидатором». Вряд ли онстанет отдавать такие документы американцам. Скорее уничтожит их. Бутцману тожене нужно дергаться. Он перебрался в Израиль. И не станет рассказывать каждомувстречному о своей бывшей работе в «Штази». Кроме того, он уехал в Израиль ссемьей. А значит, не мог взять документы с собой, понимая, что его могутпроверить при въезде. Нет. Скорее всего, я мог бы оказаться в роли предателя.Но ни один из них не станет работать ни с американцами, ни с нынешнимигерманскими властями.

— Как получилось, что в ту ночь погибли Хеелих и Шилковский?Почему они остались одни?

— У меня спустилось колесо. Мы загрузили микроавтобусдокументами и, наверно, это был слишком большой груз для нашей машины. Язаметил, как спустилось колесо, еще когда мы выгружали документы, но Хеелихприказал торопиться. Теперь я думаю, что он не хотел, чтобы о наших дажемаленьких проблемах узнали в КГБ. Он торопился. Хотел забрать Вайса и Нигбура,оставшихся в здании «Штази». В ту ночь ломали Стену и в городе был общийбеспорядок. Могло произойти все.

— Вы сразу вернулись за ними?

— Нет. Они поехали короткой дорогой через парк. А мыобъехали парк и прибыли в наш центр. Там уже ждали Нигбур и Вайс. А потом мыначали беспокоиться и поехали за полковником Хеелихом. Мы нашли их тела. Ядумал, что сойду с ума. Там были какие-то советские солдаты, и мы их чуть неперебили. Шилковский был еще жив, но мы понимали, что его не довезут добольницы. Габриэлле стало плохо, у нее началась истерика. Мы ее едва успокоили,не пустили сопровождать тело Шилковского. Гайслер сильно нервничал.

— Когда вы вернулись обратно, там оставался кто-нибудь изваших сотрудников? Ты не помнишь, кто там был еще?

— Нет, конечно. Даже многие охранники разбежались. А когдамы занимались погрузкой, два раза приходил Дамме, руководитель отдела, которыйотвечал за эти документы. Я стоял у машины и видел, как он разговаривал сХеелихом и Шилковским.

— Как я понял, в вашей группе Гайслер и ты были главными«стрелками»?

— Да, — кивнул Менарт, — у каждого была своя«специализация».

— В таком случае, как можно объяснить промах Гайслера. Такиенавыки не забываются даже спустя много лет.

— Не знаю. Может, у него в последний момент дрогнула рука.Ведь они были близкие друзья с Бутцманом. Я не понимаю, что там произошло. Непонимаю.

— Как ты думаешь, где нам искать Гайслера. Он ушел отнаблюдения в Израиле. Говорят, у него были свои связи с арабами, и его теперьне могут нигде найти.

— Да, он работал на Ближнем Востоке. Я тебе скажу, где егоискать. В Восточном Берлине есть бар «Красный Дракон», там могут знать, гденаходится Гайслер. Спросишь Гуго. Только учти, что он может не согласиться наразговор с тобой.

— Назови мне адрес, — попросил Дронго, — я постараюсь егоуговорить.

Менарт назвал адрес. Затем взглянул на бутылку и разлилостатки водки в два стакана. Взял свой стакан и посмотрел на Дронго.

— Я знаю, что нельзя этого говорить. Я стал верующимчеловеком и понимаю, что каждому воздается в этой жизни. Каждому — по заслугамего. Но когда вспоминаю своего погибшего брата, когда вспоминаю, сколько людейсидит в тюрьмах только потому, что Горбачев не стал оговаривать условия спобедителями, не потребовал остановить расправу над побежденными… Когдавспомню, как умер Вайс. Знаешь, я встретил несколько месяцев назад одногонашего знакомого, не буду называть его имя, он был бургомистром довольно большогогорода. Как раз в это время Горбачевы приехали в Германию на обследование. Таквот он мне сказал — если есть Бог, он не допустит, чтобы Горбачевы вернулисьдомой живыми и невредимыми. Если есть Бог, один из них должен остаться на этойземле, ведь они предали здесь столько людей.

— Ты не прав, — возразил Дронго, — я согласен, что ондействовал не лучшим образом. Согласен, что он был слабым и непоследовательнымполитиком. Я даже соглашусь, что он слишком часто предавал и своих бывшихсоюзников, и свои идеалы. Но, с другой стороны, он ведь пытался что-тоизменить. Он искренне пытался убрать эту Стену, помогая немцам, а не мешая им.И разве можно его за это осуждать? Ведь тогда, десять лет назад, гражданеВосточной Германии сами выбирали путь к объединению. Ты помнишь, какие митинги прокатилисьпо всей Германии, сколько людей штурмовали Стену, причем со стороны ВосточногоБерлина.

— Я не сказал, что они были против, — горько возразилМенарт, — красивые витрины магазинов всегда привлекательнее мертвых догм. Норазве тот же Горбачев не мог спасти тысячи людей, которые ему так верили икоторые были его союзниками? Разве он не мог гарантировать им безопасность вбудущем?

— Он много чего не сделал, — согласился Дронго. —Когда-нибудь историки подробно проанализируют случившееся и дадут объяснениекаждому его шагу. А насчет смерти его жены… Знаешь, что я тебе скажу, Бруно.Они так сильно любили друг друга, что для него потеря супруги была, возможно,самой большой личной трагедией в жизни. Даже когда развалилась страна, дажекогда он уходил со своего поста, — это было не так страшно и горько. Поэтому тыэтого не трогай. Я видел слезы на глазах его дочери, я видел, как он относилсяк своей жене. Ты не нашел со своим сыном взаимопонимания и поэтому сходишь сума. Представь себе состояние человека, который потерял самого близкогочеловека. А если учесть, что он атеист, как и ты был когда-то, и не верит всуществование другого мира, то тяжесть потери усиливается тысячекратно.

— Еще немного и я заплачу, — отмахнулся Менарт. Он залпомвыпил, затем тяжело поднялся, открыл дверцу шкафа и достал вторую бутылку.

— Такие вопросы нельзя решать без спиртного, — мрачно сказалМенарт, усаживаясь напротив. Он отвинтил крышку. Взглянул на Дронго. — Насчетличной жизни Горбачева, может, ты и прав. Не нужно желать никому зла. А вотнасчет всего остального… Здесь ты меня не убедишь. Он нас всех предал. Предал,— упрямо повторил Менарт.

Дронго поднял стакан: мутная жидкость, на дне нескольколимонных косточек.

— Будь здоров, Бруно, — пожелал своему собеседнику Дронго. —Выпьем за твоего сына.

— У тебя есть дети? — вдруг спросил Менарт.

— Есть, — сказал Дронго, вспомнив о Джил и своем сыне. Доэтого он никогда и нигде этого не говорил. Никогда и никому. Но сейчас ему нехотелось врать Менарту.

— За наших детей, — налил себе полный стакан Менарт. — Можетбыть, они когда-нибудь поймут и простят нас. Или не простят, как ты думаешь?