Все же он оправился, выжил, потом с Сахалина вернулся в Хабаровск и там, при содействии Карла Яновича Лукса, повел борьбу с подпольными хищниками.

Белогвардейская публика на острове попала под суд, а Престович, напротив того, в санаторий на озере Ханка. Оттуда он вернулся в Ленинград. Года через два отправился опять на устье Амура, но уже специально для обработки букваря и совсем в других условиях.

Книга Престовича составлена позднее книги Григорьева, и по содержанию она сложнее. Рядом с призывами к гигиене встречаем призывы социальные: «Мы, в Ленинграде обучающиеся нивхи, вам, на Амуре и на Сахалине своим трудом живущим нивхам, мы говорим:

Трудящиеся нивхи, шаманский закон бросив,

по советскому закону только живите.

Кулака и шамана в совет не избирайте.

Из колхозов кулака и шамана изгоните.

Советы и колхозы укрепляйте.

Мальчики и девочки, в пионеры и комсомол

записывайтесь.

Эту свою нивхскую книгу хорошо читайте…

Двадцать человек тихо сидят у длинного стола и слушают доклад. Докладчик — Беляев, работник вогульской группы, тоже с весьма примечательной биографией. Беляеву лет двадцать пять, на Севере он был четыре раза. Первый раз в ранней молодости, просто погуливал с вогулами на лыжах и охотился на бурых медведей. В 1926–1927 годах, во время полярной переписи, переписывал вогулов и остяков.

Потом, неожиданно вернувшись в Ленинград, организовал вместе с двумя другими такими же юнцами, Наташей Перевозчиковой и Федором Гейманом, ни много ни мало, как экспедицию на север полуострова Ямал, к ямальским самоедам, до тех пор оторванным от русских. Экспедиция попала в тяжелые условия. На Ямале был голод и олений падеж, и в конце концов от невыясненных причин умерла Наташа Перевозчикова. Она оставалась одна среди самоедов, потом ее вывезли на берег океана и там оставили, правда, у ящиков с едою, но без человеческой помощи и даже без палатки. Двое других молодых ученых были в то время на другой стороне полуострова. Наташа Перевозчикова лежит на скалистом мысу, под грудой камней, сложенных в виде памятника, а Беляев вернулся в Ленинград и вскоре опять отправился к вогулам.

Составленный им вогульский букварь тоже первый в своем роде.

Татьяна Шабунова, молодая вдова, отправилась с мужем на чукотскую базу у мыса Дежнева, была она больная, пассивная, а муж полон огня и рвения. Татьяна на севере поправилась, а муж заболел воспалением легких, потом туберкулезом. Вернулись назад в Ленинград. Шабунов умер. Татьяна осталась одна с маленьким ребенком на руках. Но все это ничего не значит. Татьяна работает в той же группе, учится и через год-два отправится обратно на Чукотку продолжать дело своего мужа.

Глава тридцатая

Кендык с утра захворал. У него разболелась голова, особенно затылок, а потом как-то странно заболело у шеи на левой и на правой стороне. И вместе с тем ему стало скучно: то постоянное кипение мыслей и чувств, которое в последние два года не давало ему покоя ни ночью, ни днем и делало его словно пьяным, вдруг потускнело и снизилось, словно снизилось пламя костра, освещавшее ему постоянно дорогу и звавшее его вперед. Его взяли в лазарет, раздели, одели в больничное белье и положили в постель. Пришел доктор, посмотрел его язык, прощупал шею на правой и на левой стороне и сказал коротко: железы.

— Какое железо? — спросил Кендык в смутном удивлении.

Он говорил по-русски совсем сносно, но у него, как и у других студентов, постоянно возникали недоразумения из-за неправильно понятых слов.

Русский язык у студентов был совершенно конкретный, включавший только материальные предметы и материальные процессы и совершенно чуждый общих понятий, литературных оборотов, поэтических метафор, ученых выражений и т. д.

— Резать будешь железом? — сказал Кендык полуутвердительно.

Доктор усмехнулся.

— Если не боишься, так буду, — сказал он. Опухоль желез часто встречается у северных студентов, и лучшим лечением является немедленная операция. Слышал об этом также и Кендык.

День и два шея у Кендыка раздувалась, налево и направо обозначились две опухоли.

— Будем резать? — спросил доктор.

— А вы не зарежете меня? — спросил Кендык, впрочем, без особенного страха.

— Что ты за баба, — огрызнулся доктор. — Девчонки, и те не боятся!

Студентки болели в институте наравне со студентами, но вели себя гораздо мужественнее.

И вот Кендыка положили на белые носилки. Двое санитаров несут его в операционную комнату и укладывают на стол, узкий и высокий и ослепительно-белый. Стены тоже окрашены белым. Доктор, санитары, сестра — все одеты в белое. Кендыку кажется, что они собираются справлять над ним какой-то обряд, очевидно, шаманский. Других обрядов Кендык до сих пор не знал. Белая комната действует на него успокоительно.

— Белое шаманство, — шепчет он.

Черное шаманство приносит людям вред и гибель, белое шаманство, напротив, пользу и спасение. Он все же начинает дрожать всеми членами, и сердце у него замирает. В белом и черном шаманстве есть тоже своя хирургия, но ее производят над больными не шаманы, а духи. Они разрезают больного на мелкие кусочки, мясо снимают с костей, вынимают и сердце, и печень, выжимают кишки и так, не торопясь, перебирают частичку за частичкой, отыскивая злую причину болезни. Причина болезни бывает двоякая, злые духи украли у больного одну из его душ — ведь у каждого земного человека несколько душ. Есть особые отдельные души в руках и в ногах, в спине, в голове и т. д. Человек может потерять две-три души, от этого он не умрет, но будет болеть, потом захиреет.

Если враждебные духи украли человеческую душу, духи-исцелители должны найти грабителей, дать им бой и отнять у них украденное. Они передают краденую душу шаману, он вкладывает ее потом в тело пациента, чаще всего сквозь макушку, а также сквозь спину, сквозь грудь, в виде какой-нибудь мелкой частички; то это жучок или камешек, то хвоинка, песчинка.

Кендыку случалось видеть десятки раз, как его собственный дед зализывал боль у больного: долго водил по щемившему месту своим длинным языком, как корова, лижущая теленка, и потом вдруг отрывистым движением как будто просовывал сквозь зализанное место хвоинку или камешек.

Правда, руки у деда как-то странно мелькали, и Кендыку казалось, что это не совсем настоящее дело, а так себе: игра. Выделывать штуки с хвоинками и камешками он умел и сам: ловко закладывал их под язык и потом незаметно и быстро выпускал их наружу. Но духов у Кендыка не было.

Другая причина