Я размышлял над тем, что рассказал мне Пуаро.

– Когда вы впервые заподозрили Марту Добрэй, Пуаро?Когда она сказала, что слышала, как мосье Рено ссорился с бродягой?

Пуаро улыбнулся.

– Помните, мой друг, тот первый день, когда мы приехалив Мерлинвиль? И прелестную девушку, стоящую у калитки? Вы спросили, заметил лия эту юную богиню, а я ответил, что заметил только девушку с тревожнымвзглядом. Такой она и представлялась мне все время с самого начала. Девушка стревожным взглядом! О ком она беспокоилась? Не о Жаке Рено, ибо тогда она ещене знала, что он был в Мерлинвиле накануне вечером.

– Кстати, – спохватился я, – как чувствуетсебя Жак Рено?

– Гораздо лучше. Он все еще на вилле «Маргерит». Амадам Добрэй исчезла. Полиция разыскивает ее.

– Как вы думаете, она была в сговоре с дочерью?

– Этого мы никогда не узнаем. Мадам из тех, кто умеетхранить тайну. И вообще сомневаюсь, что полиция нападет на ее след.

– А Жак Рено уже знает о?…

– Нет еще.

– Для него это будет страшным ударом.

– Разумеется. И все же, знаете, Гастингс, сомневаюсь,что его сердце безраздельно принадлежит Марте Добрэй. До сих пор мы думали, чтоБелла Дьювин – лишь легкое увлечение, а по-настоящему Жак любит Марту Добрэй. Атеперь я считаю, что все обстоит как раз наоборот. Марта Добрэй была необычайнохороша собой. Она поставила себе целью пленить Жака и преуспела в этом, новспомните его странное поведение по отношению к его первой возлюбленной.Вспомните, ведь он готов был идти на гильотину, лишь бы не выдать ее. Есть уменя надежда, что когда он узнает правду, то содрогнется от ужаса, и чувство,которое он принимал за любовь, растает как дым.

– А что Жиро?

– А, этот… У него случился нервный припадок. Пришлосьвернуться в Париж.

И мы оба рассмеялись.

Пуаро оказался настоящим пророком. Когда наконец докторзаверил нас, что Жак Рено достаточно окреп, Пуаро открыл ему страшную правду.Молодой человек был потрясен. Однако оправился он от этого удара скорее, чемможно было ожидать. Нежная забота мадам Рено помогла ему пережить эти трудныедля него дни. Теперь мать и сын были неразлучны.

Но Жаку предстояло еще одно открытие. Пуаро сообщил мадамРено, что проник в ее тайну, и убедил ее не оставлять Жака в неведенииотносительно прошлого его отца.

– Рано или поздно правда все равно выйдет наружу,мадам! Наберитесь мужества и расскажите ему все.

С тяжелым сердцем мадам Рено согласилась, и Жак Рено узнализ ее уст о том, что отец, которого он так горячо любил, всю жизнь скрывался отправосудия.

Пуаро предупредил вопрос, готовый сорваться с губ Жака Рено.

– Не беспокойтесь, мосье Жак. Никто ничего не узнает.Насколько я понимаю, я не обязан посвящать полицию в мои открытия. Я ведьрасследовал дело в интересах вашего отца, а не полиции. Возмездие в концеконцов настигло его, и неважно теперь, кто он – мосье Рено или Жорж Конно.

Разумеется, в деле Рено оставалось много загадок, которыеставили полицию в тупик, но Пуаро ухитрился так правдоподобно разъяснить их,что все сомнения понемногу рассеялись.

Вскоре после того, как мы вернулись в Лондон, я заметил, чтокаминную доску в комнате Пуаро украшает превосходно выполненная фигуркаанглийской гончей. В ответ на мой вопросительный взгляд Пуаро кивнул:

– Mais, oui![92] Я получил свои пятьсотфранков! Великолепный пес, правда? Я назвал его Жиро!

Несколько дней спустя нас посетил Жак Рено. Лицо еговыражало решимость.

– Мосье Пуаро, я пришел проститься. Срочно отплываю вЮжную Америку. Мой отец вложил в местную промышленность крупный капитал. Думаюначать новую жизнь.

– Вы едете один, мосье Жак?

– Со мною матушка и Стонор в качестве секретаря. Онлюбит колесить по свету.

– И больше никто?

Жак вспыхнул.

– Вы говорите о?…

– О девушке, которая столь преданно любит вас, чтоготова была отдать за вас жизнь.

– Разве я смею просить ее? – пробормотал молодойчеловек. – После всего, что было, мог ли я прийти к ней и… Боже мой, нучто я ей скажу? Мне нет оправдания!

– Les femmes[93]… У них на этот счетудивительный талант – они могут найти оправдание чему угодно.

– Да, но… я вел себя как последний болван!

– Мы все порой совершаем непроходимые глупости, –философски заметил Пуаро.

Лицо Жака сделалось жестким.

– Тут совсем другое. Я – сын своего отца. Развекто-нибудь, узнав об этом, согласится связать со мною свою жизнь?

– Да, вы – сын своего отца. Гастингс может подтвердить,что я верю в наследственность…

– Ну вот, видите…

– Нет, минутку. Я знаю одну женщину редкого мужества ивыдержки, способную на великое чувство, готовую ради этого чувства пожертвоватьсобою…

Жак поднял взгляд. Лицо его просветлело:

– Моя матушка!

– Да. И вы – ее сын. Поэтому идите к мадемуазель Белле.Скажите ей все. Ничего не таите. Увидите, что она вам ответит!

Жак явно колебался.

– Идите к ней, идите не как мальчик, а как мужчина. Да,над вами тяготеет проклятье прошлого, но удары судьбы вас не сломили, и вы снадеждой и верой вступаете в новую и, несомненно, прекрасную пору жизни.Просите мадемуазель Беллу разделить с вами эту жизнь. Вы любите друг друга,хотя, возможно, еще не осознаете этого. Вы подвергли свое чувство жестокомуиспытанию, и оно его выдержало. Ведь вы оба готовы были отдать жизнь друг задруга.

А что же капитан Артур Гастингс, смиренный автор этихзаписок?

Ходят слухи, что он вместе с семейством Рено обосновался наранчо за океаном. Но чтобы достойно завершить это повествование, хочу вспомнитьодно прекрасное утро в саду виллы «Женевьева».

– Я не могу называть вас Белла, – сказал я, –ибо это имя вашей сестры. А Далси звучит как-то непривычно. Так что уж пустьбудет Сандрильона. Помнится, она выходит замуж за принца. Я не принц, но…

Она перебила меня:

– А помните, что Сандрильона ему говорит? «Я не могустать принцессой, ведь я Золушка, бедная служанка…»