затягивается и выдыхает через нос. Струйки дыма закручиваются вокруг него и следом улетучиваются на ветру. – Я не хочу говорить, если ты пришла за этим. Скоро приедет мой «убер».

У меня екает в животе.

– Кэл, прошу тебя, дай мне объяснить.

Он резко поворачивается ко мне. Его сигарета тлеет в ночном сумраке ярким огоньком. Почти как светлячок.

– Объяснить? – сухо повторяет он, стряхивая пепел на асфальт. – У тебя было почти четыре месяца, чтобы все объяснить. Но ты нанесла мне удар в последний момент.

У меня перехватывает дыхание. Я замираю в нескольких шагах от него и трясу головой.

– Ты говоришь так, будто я сделала это нарочно. Но я не хотела тебя ранить. Наоборот, я пыталась защитить.

– Защитить? – он нервно смеется, затягивается еще раз, а потом встает на ноги. Когда он поворачивается ко мне, его глаза пылают, как горящий кончик сигареты. – Ворвавшись в мою жизнь спустя столько лет, хотя ты знаешь, что твои дни сочтены? Это не защита.

– Я скучала по своему другу.

– Мы всегда были больше, чем друзьями, – возражает он. – Ты не могла не знать, как все сложится, когда вошла в мою мастерскую.

Я мотаю головой, резко, непокорно.

– Неправда.

– Правда. И, явившись на собеседование, ты первым делом должна была сказать, что умираешь, черт возьми.

Я никогда не видела Кэла настолько взбешенным. Он бывал раздражен, холоден, отстранен, недоволен, но еще ни разу не впадал в такую ярость. От него исходят волны неукротимых чувств, и я знаю, что все это из-за меня.

Это моя вина.

Мои глаза наполняются слезами. Утерев их, я снова иду вперед. Кэл по-своему прав, но не до конца. Он понятия не имеет, каково мне. Я будто каждый день иду по минному полю. А может, я и есть минное поле. Одно неверное движение, и прогремит взрыв. Мое сердце – пороховая бочка.

– Нужно было рассказать тебе иначе, – мягко говорю я, подходя к нему ближе. – У меня была очень хорошая подруга… Ее звали Джессика. – Он отворачивается. От сигареты в его руке поднимается струйка дыма. – Мы познакомились в больнице, еще будучи детьми, и начали переписываться. У нее была та же патология, что у меня. ТФ.

Кэл сжимает зубы и смотрит вниз. Снова стряхивает пепел.

– Когда мы выросли, то стали время от времени видеться. Ходили друг к другу в гости с ночевкой, обедали, вместе смотрели фильмы. В четырнадцать лет она влюбилась, – хрипло говорю я. – В Грега, ты видел его в баре. Они начали встречаться еще в школе. Успели распланировать всю жизнь. – Я утираю слезы и убираю волосы с лица, стоя прямо перед Кэлом. У меня трясутся щиколотки. – Они были счастливы, Кэл. Так счастливы и так влюблены. А потом, в один день… Ее не стало.

Он поднимает на меня темный, безнадежный взгляд.

– Она пошла в магазин и упала замертво в отделе овощей и фруктов. Без малейшего предупреждения. Раз – и все. – Мой голос дрожит. Слезы падают еще быстрей. – Ее сердце отказало в продуктовом магазине. Ничего более обыденного и представить невозможно. Грег пришел к дому моей мамы, чтобы нам рассказать, и разрыдался прямо на пороге. Он был абсолютно опустошен. Сломлен. Его любимая скончалась всего в восемнадцать лет, они даже не успели начать совместную жизнь. – Я всхлипываю, давлюсь собственными словами. – Я поклялась себе, что не допущу такого. Не заставлю мужчину так страдать. Я видела, как тяжело он переживал эту потерю. Любовь – это прекрасно, но иногда она бывает воровкой. Она может высосать тебя досуха, отнять все, что есть. Я решила, что не буду рисковать. Оно того не стоит. – Мое признание пронизывает не хуже ледяного ветра. Мы с Кэлом смотрим друг на друга в упор; нас разделяет всего пара шагов. Сигарета догорает в его пальцах.

Он вздрагивает, обжегшись, кидает окурок на землю и растаптывает носком нарядного ботинка. Вокруг завывает ветер, и Кэл вновь поднимает на меня взгляд.

– Это что, должно было меня утешить?

Я хмурюсь и мотаю головой.

– Нет, я… Я просто пытаюсь объяснить. Чтобы ты понял, чем я руководствовалась.

– Ты не объяснила, зачем лгала мне.

Мои глаза расширяются.

– Я не…

– Ты говорила, что у тебя астма, черт возьми! – взрывается он, тыкая пальцем мне в лицо. – Я удивлялся – мне было непонятно, откуда у тебя шрам на груди и почему ты никогда не пользовалась ингалятором. Но ты же проклятая Люси Хоуп, я и подумать не мог, что ты мне соврешь.

Я – словно банка газировки, которую хорошо встряхнули. Сейчас кто-то потянет за кольцо, и из меня вырвется гейзер. Чувство вины пронзает мою грудь.

– Я никому не рассказывала. Я не могла, – всхлипываю я. – Я не хотела, чтобы люди скорбели по мне раньше времени. Не хотела все время грустить. Не хотела, чтобы на меня пялились и шептали за спиной.

– Довольно эгоистичные причины.

Эгоистичные?

Разве я была эгоистична?

Мне всегда казалось наоборот. Я пожертвовала любовью, сексом, отношениями – все ради того, чтобы защитить дорогого мне человека.

Я качаю головой, разрываясь между чувством вины и возмущением.

– Ты думаешь, что знаешь, каково мне приходится. Будто это ты умираешь, а не я, – говорю я, повысив голос, чтобы перекричать завывания ветра. – Но ты понятия не имеешь.

Его лицо искажается яростной гримасой. Он встает и делает шаг в мою сторону.

– Я умер в тот день, когда потерял ее, и продолжал умирать снова и снова. – Он яростно скалит зубы. – А потом пришла ты и воскресила меня, только ради того, чтобы закопать снова.

Я открываю рот, но не могу вымолвить ни слова. Вместо этого я просто кутаюсь в его куртку. Между нами повисает гнетущая тишина. Кэл первым отводит взгляд и смотрит на парковку, полную безмолвных машин. Я тяжело выдыхаю.

– Когда я была совсем маленькой, как раз перед тем, как мы переехали в соседний с вами дом, я случайно услышала, как воспитательница в детском саду с кем-то меня обсуждала. Она сказала, что я не доживу до окончания школы, – говорю я. Воспоминание обжигает меня. – Это прозвучало так небрежно. Будто моя жизнь – просто повод для сплетен. Мне было всего пять, но меня это так шокировало. Я в слезах умоляла маму с папой никому не рассказывать. Через два месяца мы переехали, и родители сдержали слово. Никто не знал про мой порок сердца – все думали, у меня просто астма.

Кэл снова смотрит на меня, и его взгляд чуть смягчается.

Он сглатывает и делает шаг