— Моли Бога о мне, святая угодница БожияПелагия, яко аз усердно к тебе прибегаю, скорой помощнице и молитвеннице о душемоей…

И тут же помогла ей угодница, прекрасная латинянка,в медном быке сожженная. От слабенькой зарницы на миг рассеялся мрак, и увиделаПелагия на подоконнике свечу в медной подставке. Знак это был хороший,душеукрепляющий.

Спичка от дрожания пальцев сломалась, за ней идругая, но с третьей свеча зажглась, и теперь можно было осмотреться получше.

Первое, что бросилось в глаза, — отчетливыйслед сапога на подоконнике, носком внутрь дома. Пелагия решительно повернуласьк окну спиной, подняла руку с подсвечником повыше. Теперь стало видно, что угорничной вокруг головы растеклась целая темная лужа. Поблескивали оброненныеочки. Пелагия подняла их, увидела, что левое стеклышко треснуло, но нерасстроилась — не до того сейчас было.

Картина вырисовывалась такая. Ночью, когда вдоме уже легли, кто-то влез в окно и, видно, наделал шума. Горничная вышла назвук, и влезший ударил ее чем-то тяжелым по голове.

Пелагия присела, тронула пальцами висок, гдедолжна биться жилка. Не билась жилка, девушка была мертва, Инокиня пробормоталамолитву, но без вдохновения, потому что прислушивалась.

Снова стон. И близко — пожалуй, шагов десять.

Она ступила раз, другой, третий, готовая припервом же признаке опасности бросить свечу и кинуться назад, к открытому окну.

Впереди темнел дверной проем.

Коридор?

Пелагия шагнула еще и увидела НаинуГеоргиевну.

Княжна лежала в коридоре на полу, совсем рядомс гостиной.

На барышне был пеньюар и кружевной чепец, однарасшитая бархатная туфелька без задника валялась в стороне. Дальше по коридорувиднелась приоткрытая дверь, очевидно, ведущая в спальню. Но Пелагии сейчасбыло не до расположения комнат — чепец Наины Георгиевны был сплошь пропитанкровью, а огромные глаза разбивательницы сердец смотрели вверх совершеннонеподвижно, и в них отражались два маленьких огонька. И еще сестра увиделабольшой камень, черневший на полу чуть поодаль. Увидела, поневоле вспомнила,как лежал под деревцем мертвый Закусай, и перекрестилась.

Наина Георгиевна была еще жива, но кончалась —это монахиня поняла сразу, едва только нащупала пальцами острый край пробитойтеменной кости. В свое время, когда Пелагия проходила искус, первым еепослушанием стала работа в монастырской больнице, так что опыта по медицинскойчасти ей было не занимать.

Длинные ресницы дрогнули, взгляд умирающеймедленно, словно нехотя сфокусировался на инокине.

— А, сестра Пелагия, — ничуть не удивиласьНаина Георгиевна, а даже точно обрадовалась, но тоже не сильно, в меру.

Отчетливо, несколько врастяжку выговариваяслова (так бывает при черепном ранении), сообщила:

— Я сейчас умру. — Сказала и как бы немногоудивилась собственным словам. — Я это чувствую. И ничего особенного. Не страшносовсем. И не больно.

— Я побегу, позову на помощь, — всхлипнулаПелагия.

— Не нужно, уж кончено. Я не хочу снова одна втемноте,

— Кто это вас?

— Не видела… Шум. Позвала — Дуняша молчит.Вышла посмотреть — удар. Потом ничего. Потом слышу, далеко-далеко, голосженский. Зовет: «Наина Георгиевна!» А нет никого. Темно. Я думаю: где это я,что это со мной… Княжна двинула уголками губ — верно, хотела улыбнуться. — Этохорошо, что я умираю. Самое лучшее, что могло случиться. А что вы здесь — этознак, чудо Господне. Это Он меня прощает. Я виновата перед Ним. Не успеюрассказать, уплывает всё. Вы мне просто грехи отпустите. Это ничего, что вы несвященник, все равно духовное лицо.

Пелагия, клацая зубами, стала произноситьположенные слова:

— Каплям подобно дождевым, злии и малии днимои летним обхождением оскудевают, помалу исчезают уже, Владычице, спаси мя…

Наина Георгиевна повторяла: «Помилуй,помилуй…» — но чем дальше, тем тише. С каждым мгновением ее силы убывали. Когдамонахиня закончила читать канон, княжна говорить уже не могла и только слабоулыбалась.

Пелагия, наклонившись, спросила:

— Что было на фотографии? Той, где дождливоеутро? Казалось, ответа уже не будет. Но через минуту бледные губы шевельнулись:

— Там осина…

— Что осина?

— Жи…вая. И мо…тыга.

— Кто «живая»? Какая мотыга?

Сзади скрипнул пол — и не тихонько, какпрежде, а весьма основательно, словно под чьей-то тяжелой стопой.

Пелагия обернулась и ойкнула. Из темногопроема двери, что вела в спальню, медленно, словно не наяву, а в страшном сне,выплывал черный силуэт.

— А-а! — захлебнулась криком инокиня и урониласвечу, которая тут же и погасла.

Очевидно, только это Пелагию и спасло. Внаступившей кромешной тьме раздался звук быстрых шагов и прямо над головойсъежившейся монахини, обдав лоб волной воздуха, просвистело что-то увесистое.

Монахиня не вставая развернулась и метнулась вгостиную. Там тоже было черным-черно, только смутно выделялись три серыхпрямоугольника окон. Сзади доносилось чье-то хриплое дыхание, шорох ног повощеному полу. Ни Пелагия, ни преследователь видеть друг друга не могли. Боясьвыдать себя звуком, она замерла на месте, вглядываясь в тьму. Тук-тук-тук,колотилось бедное сердце, и эта барабанная дробь — во всяком случае, такпоказалось Пелагии — наполняла всю гостиную.

Кто-то двигался там, в темноте, кто-то приближалсяиз коридора. Мрак свистнул: сссшшши! И еще раз, уже ближе: сссшшши!

Это он наугад своей дубиной машет или что унего там — поняла Пелагия. Дольше оставаться на месте было нельзя. Онаразвернулась и бросилась к среднему из серых прямоугольников. По дороге сшибластул, кляня свою всегдашнюю неуклюжесть, но кое-как удержалась на ногах. Затотот, кто топал за ней следом, похоже, о стул споткнулся и с грохотом полетел напол. Обычный человек вскрикнул бы или выругался, этот же не издал ни звука.

Пелагия полезла на подоконник, зацепиласьполой рясы за выступ. Дернула что было сил, но грубая материя не подалась.Цепкая рука сзади схватила монахиню за ворот, и от этого прикосновения силычерницы словно удесятерились. Она рванулась что было мочи, ряса затрещала вподоле, в вороте — и уберег Господь, вывалилась Пелагия наружу. Сама не поняла,больно ли ударилась. Вскочила. Посмотрела вправо, влево.