Вправо калитка и улица. Туда нельзя. Покаоткроешь калитку — догонит. А если и успеешь выскочить на улицу, там в рясе всеодно не убежать.

Эта мысль промелькнула в долю секунды, а вследующую долю той же самой секунды Пелагия уже бежала влево, за угол дома.

Сверху безо всякого предупреждения ипредварительного побрызгивания хлынул дождь, и таким сплошным потоком, чтосестра чуть не задохнулась. Теперь и вовсе стало ничего не разглядеть. Онабежала через сад, через рощу, выставив вперед руки, чтобы не удариться о ствол.

Где-то близко ударила молния. Пелагияоглянулась на бегу и увидела белые стволы, стеклянную стену дождя и за ней,шагах в двадцати, нечто черное, растопыренное, подвижное.

А деваться было совсем некуда. Еще десятокшагов, и в лицо дохнуло пропастью. Пелагия не увидела обрыв, а именно чтовдохнула его. Реку же за оглушительным отхлестом ливня было не слышно.

Спереди чернела бездна, сзади шлепали по лужамшаги — не больно спешные, ибо преследователь отлично понимал, что бежатьмонашке некуда, и, видно, боялся, что она затаится где-нибудь под кустом.

Слева что-то едва различимо белело во мраке.Некий перст указывал вперед и немного вверх, туда, где по вечерам зажигаетсяпервая звезда.

Береза! Та самая, что нависла над кручей!

Пелагия подбежала к погибшему дереву,опустилась на четвереньки и поползла вперед, стараясь не думать о том, чтовнизу двадцать саженей пустоты. Добралась до кроны и застыла, обняла стволпокрепче, прижалась щекой к мокрой шершавой коре. Видно ее с берега или нет?

Конечно, видно — черное-то на белом!

Пелагия рывком села, свесила ноги в воздух.Сорвала черный платок, бросила вниз. Потянула через голову рясу, но та,тяжелая, набухшая, лететь во тьму не желала, цеплялась за локти, за подбородок.Когда же наконец подалась, то в отместку утащила за собой очки. Да что толку оточков, когда все равно ничего не видно.

Пелагия развернулась лицом к берегу и села,прислонясь спиной к толстому обломанному суку. Она была в одной полотнянойрубашке и дрожала всем телом, но не от холода, а от ледяного, пробирающего докостного мозга ужаса.

— Заступнице, заступнице… — шептала инокиня иникак не могла вспомнить, что там дальше в молитве Пресвятой Богородице.

Лицо заливало дождем, струи колотили по косоторчащему стволу, далеко внизу рокотала Река, но напряженный слух Пелагииулавливал и иные звуки.

Удары дерева о дерево. Шаги. Хруст сучьев.

Когда-нибудь это кончится, сказала себеПелагия. Это не может продолжаться вечно. Он побродит-побродит и уйдет.

Но время будто остановилось. Может, это и естьконец света, подумалось вдруг монахине. Может, так всё и кончится: мрак, хлябинебесные, раздирающий сердце ужас, шаги в темноте — всё равно ничего страшнееэтого уже не придумать.

Ах молния, молния — надо же ей было прочертитьнебо именно в этот момент. И главное, гроза-то уже почти ушла в сторонузаречных лесов, остались только дождь и ветер.

Но осветилась роща прощальным сполохом, иувидела Пелагия близехонько, меж блестящих от воды кустов, черную фигуру. А ещехуже было то, что и ее. Пелагию, тоже увидели.

Шаги приблизились. Качнулась береза — это нанее ступила нога.

Монахиня, помогая себе руками, поползла наягодицах дальше, дальше. Ствол заскрипел, прогнулся. Теперь он торчал надобрывом уже не косо, а вровень с землей.

— Шли бы вы, сударь, — дрожащим голосомкрикнула Пелагия, потому что сил сносить молчание у нее больше не было. — Я незнаю, кто вы, не видела. Так что опасаться вам нечего. Не берите еще греха надушу, уж довольно с вас. Да и не достанете вы меня здесь, вместе упадем.

Черный, молчаливый, кажется, и сам сообразил,что двойной тяжести дерево не выдержит.

С минуту было тихо. Потом раздались звуки,смысл которых до Пелагии дошел не сразу. Что-то захлюпало, зачавкало,застучало. Береза словно ожила — закачалась, расскрипелась.

Это он подрывает корень, поняла вдруг Пелагия.А как поняла — страха словно и не бывало. Оказалось, что страх — это другоеназвание для надежды. Если надежды нет вовсе, то и страшиться нечего.

И молитва вспомнилась: «Заступнице усердная,благоутробная Господа Мати! К тебе прибегаю аз, окаянная, и паче всехнаигрешнейшая: вонми гласу моления моего, и вопль мой, и стенание услыши…» Насловах «якоже корабль в пучине, погружаюся в море грехов моих» ствол сталнакреняться, стремительно убыстряя движение, и сбросил монахиню в черное игулкое пространство.

Раскинув руки. Пелагия бесшумно и свободнолетела сквозь пустоту навстречу шуму, реву и плеску.

…и присно, и вовеки веков. Аминь.

Река приняла ее с неожиданно мягкойупругостью. Никакой мокрости Пелагия не ощутила, потому как и без того вымокладальше некуда, а о том, что находится уже не в воздухе, а под водой, догадаласьпо стесненности и замедленности движения вниз.

Инокиня забила руками, оттолкнулась ногами иустремилась вверх, где было так вольно и воздушно. Но вода не хотела еепускать, а всё тянула куда-то, вертела, и дышать было уже совсем нечем. Ещераз-два-три, и открою рот, и будь что будет, промелькнуло в голове у тонущей.Но мочи терпеть больше не было. Она широко раскрыла уста, готовая наполнитьлегкие Рекой, но губы всосали не воду, а воздух и брызги, потому что в этотсамый миг голова Пелагии вынырнула между пенными бурунами.

Она жадно вдохнула, и еще, и еще, забываявыдохнуть, и закашлялась, но подводное течение уже тянуло ее обратно вниз, имонахиня снова скрылась под водой.

На этот раз вынырнуть оказалось еще трудней —отяжелевшие башмаки все норовили распрямить тело по вертикали, чтобы Реке былоудобнее тащить Пелагию ко дну. Она скрючилась в три погибели, сорвала с ногобузу, и после этого бороться с водой стало легче. Сестра забарахталась вобволакивающих объятиях стремнины, оттолкнулась от нее и пошла вверх, вверх,вверх.

Снова принялась глотать воздух, а Река несласвою добычу куда-то во тьму и, словно забавляясь, поворачивала то по часовойстрелке, то против. Близко — рукой не дотянуться, но разглядеть можно — торчалои подрагивало что-то светлое, двигающееся в том же направлении и с той жескоростью. Пелагия не столько увидела, сколько угадала очертания обломанныхсучьев и поняла — это ее береза, подруга по несчастью.