Преодолеть те две сажени, что отделяли инокинюот дерева, оказалось ох как не просто. Река, кажется, вообразила, что Пелагияхочет с ней поиграть, и охотно откликнулась на приглашение. Стоило монахинеприблизиться к березе так, что пальцы уже доставали до скользкой коры, какпоток легко и весело, будто щепку, отбрасывал ствол в сторону. Один раз уволокего далеко, и Пелагия потеряла спасительный силуэт из виду. Самой ей на плавудолго было не продержаться — слишком уж швыряло ее то вправо, то влево, слишкомкрутило, да еще время от времени накрывало волной, так что недолго изахлебнуться.

А когда Пелагия уже смирилась с исчезновениемдерева, оно само выплыло из мрака и еще стукнуло сзади веткой по затылку.

Сначала обессилевшая монахиня просто держаласьза подводный сук, наслаждаясь тем, что можно больше не барахтаться и не биться.Немножко передохнув, стала карабкаться на ствол. Несколько раз соскальзывала,оцарапала плечо, но все-таки влезла и уселась на березу верхом.

Когда-то давно, в другой жизни. Пелагия быланеплохой наездницей и любила ранней порой пронестись по лугу, чтобы внутри всёзамирало от скорости. Нечто подобное испытала она и сейчас, но о движении можнобыло догадаться разве что по обдувавшему лицо ветру, ибо Река вдруг двигатьсяперестала. Пелагия превратилась с ней в одно целое, стала ее частицей. Простосидела на неудобной деревянной скамье, которая никуда больше не неслась, а лишьслегка поворачивалась на месте.

Теперь исчезло не только время, но ипространство. Зато появился холод, которого Пелагия раньше не замечала. Сновастал заметен ливень, бивший тяжелыми каплями по лбу и щекам.

Сначала застучали зубы, потом затряслисьплечи, и совсем скверно сделалось, когда утратили чувствительность руки.Дальнейшее угадывалось вполне ясно: вот разожмутся пальцы, выпустят сук, инезадачливую наездницу скинет в Реку, а сил бороться с течением уже неостанется.

Всё будет именно так, не иначе, потому чтодругого исхода быть не может.

Решение получалось только одно, страшное.Самой броситься в воду и, пока не вконец одеревенели мышцы, попробовать достичьберега. Но в какую сторону плыть — вправо или влево? Она упала в Реку свысокого левого берега, но сколько с тех пор прошло времени, неизвестно. Еевполне могло отнести на середину, а то и вовсе увести под правый берег. Долгоплыть она не сможет. Если ошибется в направлении — всё, со святыми упокой.

Что же, коли так, стало быть. Господь решилпризвать рабу свою Пелагию. Стыдно монахине бояться смерти. Когда Костляваявыпрыгивает, как тать из-за угла, и пышет в лицо своим жарким смрадным дыханием— ничего, извинительно и испугаться. Но если есть время подготовиться исобраться с духом, то страшиться смерти глупо и грех.

Сестра решительно соскользнула в воду слева отствола и посильней оттолкнулась от него ногами. Течение здесь было уже не такимбешеным очевидно, теснина осталась позади и Река вывернула на равнину. Плыть вполной темноте неведомо куда было странно, и вскоре Пелагия уже не знала,держит ли она направление или сбилась. Руки и ноги ритмично делали свою работу,но ужасно мешала длинная рубашка, липшая к коленям. Сбросить и ее? Пелагияпредставила, как Река выбрасывает на берег ее труп: голый, с распущеннымиволосами. Ну нет. Уж тонуть, так в рубашке.

А по всему выходило, что тонуть придется. Рукиуже почти не слушались, а берега все не было и не было. Прости, Господи, усталоподумала Пелагия. Я честно сделала все, что могла. Перевернулась на спину,отдалась воле течения. Жаль только, в небо было не посмотреть — хорошо бынапоследок хоть малую звездочку углядеть, да какой там.

Когда голова и плечи ткнулись во что-тонеподатливое, Пелагия не сразу поняла, что это песок.

* * *

Берега было не видно, но можно было потрогатьего руками.

Пелагия так и сделала: опустилась на колени ипогладила ладонями холодную, размокшую землю. Помолившись о чудесномизбавлении, выжала рубаху и села, обхватив себя за плечи. Все равно былонепонятно, где она и куда идти. Дождь шел еще какое-то время, потом кончился.Сестра снова выжала рубашку и, чтобы согреться, принялась прыгать то на однойноге, то на другой. Посидит — попрыгает, посидит — попрыгает, а рубаха смутнобелеет, растянутая на утонувшей в иле коряге.

В очередной раз скача и звонко хлопая себя побокам, монахиня вдруг заметила, что тьма поредела. Вон кромка воды, и дохлаячайка на песке, а если сзади все сливается в единую массу, то это не из-заночи, а потому, что над узкой полосой отмели вздымается высокий обрыв. Еслиприглядеться, просматривался и край обрыва, и серое небо над ним.

Пелагия испуганно присела на корточки. Не дайБог, выйдет какой-нибудь бессонный человек прогуляться по предрассветнойсвежести, глянет вниз с бережка и увидит картину: прыгает простоволосая ведьманагишом, руками размахивает. Страх-то какой.

Натягивая мокрую, холодную рубаху, впервыепризадумалась о своем положении. Во-первых, вынесло течением невесть куда —может, тут и жилья никакого нет. А во-вторых, если есть жилье, то тоже всё непросто. Статочное ли дело чернице в этаком виде перед людьми показываться?

Походила под обрывом, высмотрела едваприметную тропку, что вела наверх. Подъем был крут, под ногами то и делопопадались острые камни, и потому Пелагия больше смотрела не вверх, а вниз, нокогда все-таки задрала голову, чтобы проверить, далеко ли еще, — ахнула. Надобрывом белело что-то диковинное, чего снизу было не видно: стройное,вытянутое, неподвижное. Очертания странного предмета показались монахинезнакомыми. Она поднялась еще немножко, теперь уж глядя не под ноги, а вверх.

Беседка. С белыми столбиками, ажурной решеткойи закругленной крышей. Знакомая беседка — та самая, откуда так хорошо былолюбоваться на Реку из дроздовского парка.

Пелагия еще не решила, хорошо это или плохо,что течение вынесло ее именно к Дроздовке. Конечно, знакомые люди помогутохотней, чем незнакомые, но зато и сраму перед ними больше.

Деревья в парке стояли вымокшие, унылые. Отземли подплывал белесый туман, пока еще негустой, но понемногу плотнеющий.Зябко, промозгло. А до настоящего рассвета оставалось все-таки еще далековато.Что делать?

Пелагия вприпрыжку, стуча зубами, бежала поаллее к дому. Как-нибудь досидеть до утра, затаиться во дворе, и когда Таня иликто другой из женской прислуги выглянет, тихонько позвать. Больше ничего и неоставалось. Не врываться же в таком непристойном виде, со слипшимися рыжимикосмами, к генеральше среди ночи.

Пристроилась возле баньки. Подергала дверь —жалко, заперта, а то все потеплее было бы. Под открытым небом что-то уж совсемпробирало, и прыжки не помогали.