Тогда он еще был прежним, тем, чей образ она хранила в памяти во время их разлуки. Он казался ей даже еще более притягательным, и она, как завороженная, подолгу наблюдала за ним.

Они больше не говорили. Им незачем было произносить слова вслух, поскольку каждый из них чувствовал, слышал и понимал другого без слов.

Однако, Тиир видела, что с каждой новой ночью Махталеон все больше мрачнел, все больше погружался в свои мысли и не давал ей увидеть то, что волновало его.

В ту ночь Тиир, войдя в каминную, увидела уже ставшую обычной картину: Махталеон сидел к ней спиной, в своем кресле с высокой спинкой, и смотрел на огонь. Однако в этот раз, заметив ее появление, он поманил ее кончиками пальцев.

Она подошла и опустилась на широкий подлокотник его кресла. Он же неторопливо обнял ее.

– Тебе грустно со мной, Тиир.

– Нет.

– Ты вынуждена быть в моем обществе, и при этом ты одинока.

– Леон, – она обвила его шею руками и коснулась щекой его волос, – я не испытывала большего умиротворения, чем теперь. Мне хорошо с тобой.

– Ты грустишь, я вижу.

– В этом нет твоей вины. Мне грустно оттого, что я не вижу, что терзает тебя. Я не знаю, какая непостижимая грусть изматывает твою душу и не дает покоя. Мне грустно видеть тебя таким, но не быть с тобой.

Его пальцы невольно сжали ткани ее одежды, будто он пытался уцепиться за что-то такое, что не дало бы ему сорваться вниз, потеряв зыбкую почву под ногами.

– Скажи мне, о чем твои мысли?

Взгляд его стал еще более напряженным.

– Проклятие!.. – она вздрогнула от этого слова. – Да, Тиир, древнее темное проклятие. О нем говорил отец. Я исполнил предначертанное, и теперь сам буду жить в ожидании расплаты. Это та плата, которую берет с нас Тьма за наше тщеславие, гордыню и жажду власти… Наш род сопровождает проклятие. Настолько же древнее, как и сам наш род. Раз за разом, поколение за поколением сын убивает отца и занимает его место. Так передается власть. Такова плата за власть, которую дает нам Тьма… У меня было около двух сотен братьев и сестер. Все мои братья погибли. От его руки. От руки нашего отца. Сыновей он убивал сразу после их рождения. Некоторых еще до рождения, прямо в утробе их матерей, – и тогда они появлялись во Тьме уже мертвыми… Иногда он убивал их, убивая их матерей. Дочерей же он делал своими женами. И потом так же убивал рожденных ими сыновей… Маленький демон, что живет внутри тебя… он не должен появиться во Тьме. У меня не будет сына, Тиир. У меня не должно быть сына.

И Махталеон бросил в огонь еще одну сухую щепку.

Тиир окончательно вынырнула из объятий сна и прислушалась к жизни внутри себя. Маленький демон вот-вот должен был появиться во Тьме. Тиир знала это. Махталеон тоже это знал. И они оба молчали.

Тиир медленно пересекла комнату, не касаясь пола ногами, и оказалась в коридоре замка. Проплывая мимо залы, в которой Молодой Владыка проводил свои Советы, она задержалась на секунду: дверь была приоткрыта, и она видела, как Махталеон склонился над тяжелым круглым столом и обсуждал что-то со своими демонами. Он поднял глаза и проводил ее взглядом. Тиир поспешила раствориться в сумраке коридора. Ее терзали одни и те же мысли, и тревога не покидала ее. Все завершилось в одно мгновение: их не стало, их любви не стало, их мир перестал существовать, они – как единое целое – перестали существовать.

Все события, когда-то наполнявшие их жизнь, заставлявшие их чувствовать, лететь, жить, теперь поблекли, утратили смысл, потеряли краски. Они стали отрывочными воспоминаниями о чем-то незначительном, неважном, пустом, мимолетном.

Они оба знали, что демон, который вот-вот должен был появиться во Тьме, был мальчиком. Он был сыном Махталеона, он был наследником престола и должен был продолжить известную мрачную традицию передачи власти от отца к сыну. Махталеон не мог этого допустить. Он ждал появления первенца, чтобы лишить его только зарождавшейся в нем жизни. Тиир же больше не была Королевой, она стала пленницей заколдованного замка, не отпускавшего ее за свои пределы.

Махталеон следил за ней постоянно, не отпуская ни на шаг. Она пыталась взывать к его разуму и чувствам, но он оставался непреклонен.

– Ты – не твой отец, – говорила она ему, – ты все изменишь. Ты сделаешь наш мир другим. Ты избавишь себя и свой род от этого проклятья.

– В чем отличие? – спрашивал он. – Скажи мне. Отец убил моего деда и занял его место. Я убил своего отца и занял его место. И знаешь… я желал этой смерти. Я жаждал убить его, и, если бы все повторилось, я сделал бы это снова. Он проявил слабость, оставив меня жить и приблизив к себе, и он поплатился за свою слабость своей короной и своей жизнью. Да, я изменю все. Я прерву эту традицию. У меня не будет сыновей. Мы должны расстаться с ребенком, пока он не вкусил прелести жизни, пока ему не о чем сожалеть. Иначе мой сын станет таким же, как я, как его дед, как его прадед. Придет время, и сама Тьма вложит меч в его руку и направит его против меня, и ты сама горько пожалеешь о том, что мы не избавились от него, пока он был младенцем.

– Ты говоришь ужасные вещи.

– Мир, в котором мы живем, ужасен. Этот мир жесток, Тиир. Мы не хозяева нашей жизни. Тьма играет нами, расставляя на своей доске, словно шахматные фигуры. Мы игрушки в ее руках. Но я хочу, чтобы мною играли долго.

Дни и ночи тянулись бесконечно, пока, наконец, маленький демон не появился во Тьме. Тиир завернула младенца в покрывало и ушла. Ни один из демонов, посланных забрать у нее ребенка, не осмелился остановить ее, настолько решительна она была в своем стремлении покинуть замок. И замок открыл перед ней свои двери, и сомкнул стены за ее спиной.

Вернувшись из непродолжительного похода, ведомый интуицией, подсказывавшей ему, что он опоздал, Махталеон не застал Тиир и маленького демона. Он действительно опоздал. Он чувствовал рождение сына, и все же не успел. Он проиграл. Все, что ему оставалось теперь, это смотреть ей