в бреду: «Перестали стрелять? Сейчас надо уходить! Надо уходить! Грузить раненых и уходить. Федя где? Связь, нужна связь!»

Вдруг он гаркнул в темноте на всю квартиру:

– Дымы! Подготовить дымы!

Офицер вскочил с кровати и обомлел: ни вокзала, ни раненых, ни Феди. Остаток ночи он не мог заснуть. На утро начало знобить, спина покрылась холодным липким потом, а в голове только: «Феди, Сашки и Анатольича нет с того самого дня». Врачи запретили Демченко пить, потому как контузия и алкоголь были плохо совместимы друг с другом, но он всё же решил по утру опрокинуть пятьдесят грамм за тех, кого больше нет. Жгучая жидкость прошла по пищеводу, в животе стало тепло – немного полегчало. Вспомнилось, как он обещал отомстить тем паскудам, кто приказывал ему вести за собой необстрелянных солдат в центр города. Кто приказал ломиться напролом, безо всякого прикрытия, на убой. И вспомнил, как не смог воздать этим самодурам по заслугам. Вспоминал ещё лица рядовых, сержантов, прапорщиков, лейтенантов, что не вернулись с разбитого вокзала города Могучего. За этими мыслями и осушением бутылки сорокоградусной прошёл день. Ночью, как только Демченко сомкнул глаз, невесть откуда вылетела осветительная ракета, грохнула стрельба и сразу стихла.

Офицер тут же спрыгнул с кровати, зашептал:

– Снайперы нас ждут. Надо уходить. Где же «ленточка»? Нам бы сейчас…

Он осёкся, обнаружив себя на полу спальни.

На третий день после отъезда жены Николай старался не подходить близко к окнам в своей квартире: помнил, что можно получить шальную пулю, ведь он так и не выбрался из Могучего. Услышав, как кто-то разговаривал на лестничной площадке у дверей соседних квартир, ему начали мерещиться переговоры по рации. Вечером, ему показалось, что по двору проехал бронетранспортёр – громко тарахтел мощный двигатель. Демченко подполз к подоконнику, быстро поднялся, чтобы помахать своим, ведь они пришли забирать его с вокзала! А это оказался трактор коммунальной службы, что привёз кучу песка на прицепе. На четвёртый день ничего не изменилось. До вечера Николай успел выпить бутылку водки, которую купил с утра в местном ларьке, заедая её крошками чёрного хлеба. На «крики боевиков», «пулемётные очереди», «рёв танков» старался не обращать внимания, бросаясь к крану в душевой. Стоя под холодной водой, он повторял самому себе:

– Так нельзя! Так нельзя! Всё позади! Больше не стреляют!

Новое утро принесло новую боль, новое отвращение к самому себе и к миру. Но Демченко не забыл, что за слова пытался вчера вбить в собственную хмельную голову. На пустые бутылки смотреть было мерзко, от их вида тошнило. Всего через день должна была вернуться жена. «Или уже сегодня? – начал сомневаться в собственной памяти Николай. – Может сегодня вечером?» Он вспомнил, как вчера ближе к полуночи по межгороду ему позвонила супруга, сказала, что у неё получилось взять последний билет на завтра, и попросила встретить её. Теперь Николаю стало ещё и стыдно за тот бардак, что он развёл своим запоем в квартире: «Не бедлам, конечно, но уюта в разы поубавилось. Всё, больше никакой водки! Надо ещё убраться успеть до приезда Тони!»

Николай встал с кровати, чтобы умыться. Пока шёл к умывальнику, он понял, насколько голоден. Ничего удивительного: последний раз подполковник ел холодные макароны больше суток назад. Где-то через пару часов, ближе к обеду Демченко смог найти в себе силы для похода в магазин за едой, потому как полки кухонных шкафов пустовали. Он вынул из большой энциклопедии жалкие остатки своих «боевых» выплат, накинул единственную прилично выглядящую тёплую верхнюю одежду: армейский бушлат с погонами, медалью и орденом. Николай сгрёб в охапку стеклотару с обеденного стола и направился на улицу.

На свежем прохладном воздухе голова у мужчины немного прошла. Подойдя к мусорным контейнерам, он чуть не нырнул в сугроб, уловив шорох, исходивший от одного из баков. Источником звуков был драный дворовый кот, жалобно мяукавший, искавший себе еду в людских объедках. Офицер был готов кинуть в него гранату. Но, к счастью, в руках были только бутылки, и солдата с боеприпасом никакого рядом не было.

Николай шёл по улице – знал, куда и зачем, но ощущал себя потерявшимся, заплутавшим. Встречные люди, в лучшем случае, не замечали его. Чаще сторонились, смотрели искоса. Таких, как он, по телевизору называли убийцами детей, женщин, стариков, угнетателями прав человека и самой демократии. Он воевал за спокойный сон тех, кто шарахался от него – так он думал, так чувствовал. «Справедливо ли это?» – мужчина не мог найти в себе ответа. Подполковник метался между желаниями забыть пережитый ужас, радоваться самой возможности жить, ходить на своих ногах среди людей и непониманием – вернулся ли он вообще домой?

«Почему я должен был побывать там, а они все остались здесь? – задался одним и тем же вопросом в сотый раз Демченко, смотря на идущих мимо незнакомцев. – Да, я офицер, я сам выбрал армию. Но всё же, почему?» Раздражение зарождалось у него в глубине души: чувство обиды, не имеющей в своей основе какого-то конкретного субъекта, давило, злило, вызывало ненависть. В некоторые моменты он даже хотел всех этих прохожих взять да и засунуть в тот злополучный вокзал. «Нет, так нельзя!» – оборвал он собственную мысль.

Вывеска продуктового магазина была пёстрой и примитивной: яркие белые буквы «Раздолье» на зелёном фоне, с подсветкой. Внутри очередь. На прилавках вроде бы всё имеется, но без особых излишеств: у людей попросту не было денег, чтобы что-то купить. Теперь многое можно было ввозить и выставлять на прилавок, но оно не перестало быть недоступным. Николай присмотрел неплохой на вид картофель и, возможно, ему даже хватило бы на сельдь. Очередь выглядела чересчур растянутой: 25 человек, и это в обеденное время. Увидев краем глаза на кассе бумажку о льготном обслуживании некоторых категорий населения, Демченко решил воспользоваться своим законным правом. Вполне внятным и доброжелательным тоном он произнёс:

– Граждане, разрешите ветерану боевых действий пару картошин без очереди взять?

Стоящие ближе всего к нему немолодые женщины, смерили офицера недовольным взглядом, у кассы кто-то даже отошёл, предоставляя подполковнику место. Сзади прозвучало:

– Ну что за дела? Те ещё не все передохли, а тут уже эти объявились! Куда не глянь – одни ветераны!

Такие слова без какого-либо зазрения совести произнёс мужичок в пальто, лет сорока пяти, с кожаным портфелем в руке. В его мелких глазах на упитанном лице было негодование и