Пока они с Андреем спускались, он нашел в архиве, что это закон потребителя. Но по нему полагался только штраф через суд и приостановление лицензии повара на полгода. Дезактивация ядра в таком случае не предусматривалась. Когда они окончательно спустились со скал, Дэвид уже совсем запутался и не находил подходящих аргументов.

— Оставь его в покое, Дэвид, — Андрей устало потер лоб. — Нам нужен его байк, мы не можем вернуться назад.

— Но он накормил нас.

— Тебе было не вкусно?

— Не смешно, — рассердился Дэвид. — Совсем не смешно! Я съел человека. Раньше я никогда этого не делал. Это отвратительно, и мне совсем не нравится. Зачем он так поступил?

— Потому что он дроид, — Андрей склонился ближе к Дэвиду и понизил голос, будто их мог кто-то услышать. — Они не стареют, не болеют и не умирают. Весь их страх — обесточивание ядра, которое, если постараться, может жить если не бесконечно, то очень, очень долго. У них нет понятия каннибализма, потому что они не состоят из мяса. Дроиды просто не понимают, почему это плохо. — Андрей взглянул на Дэвида странно: — А ты понимаешь?

Дэвид посмотрел на него удивленно: конечно он понимал. Какой человек не понимает этого? Он не мог сказать, почему нельзя есть друг друга, но чувствовал, как его все еще тошнит и как ему плохо от мысли, что Барри совсем недавно был еще живой, а сейчас находится в их желудках. Дэвид съел его и запил черемуховым соком. Кислота из нутра подступила к горлу.

— Это все неправда, — Дэвид продолжал сердиться. — Они лучше, чем мы. Лучше. Вильгельм просто какой-то сломанный. Его нужно доставить в департамент и починить. Дроиды знают, почему нельзя драться, и они могут представить, как нам может быть плохо и прожить наши жизни.

— Смоделировать?

— Нет, прожить! Они… они…

— Непредсказуемые?

— Они хотят полететь к звездам, — Дэвид вспоминал памятки о дроидах. — Мы все время деремся друг с другом и не летаем, а они полетят.

— И зачем это им?

— Потому что они оптимальные и функциональные. Они лучше, чем мы.

— Я бывал у Солнца, поверь, там нет ничего грандиозного, кроме ощущения собственной никчемности, — Андрею безумно захотелось вынуть пачку сигарет, спрятанную в кармане на груди, но он удержался. Он лишь бесцельно помял ладонью куртку. — Любая утопия разбивается о трехмерную реальность. Она исказила слишком много вещей, которые задумывались прекрасными.

— У них доброе сердце, — ответил Дэвид менее уверенно. Он не совсем понял, что Андрей имел ввиду, но следопыт говорил так спокойно и твердо, что он начал сомневаться в своих словах.

— Ты видел у них сердце? — удивился Андрей. — В его груди я заметил только замороженные сосиски из человечины. А в твоем Кубике и вовсе только мозг.

— Неправда. Кубик никогда бы так не поступил. Он знает, что такое хорошо и что такое плохо, — все доверие Дэвида как рукой сняло. — Это у вас нет сердца! Совсем. Вы чёрствый и…, и… — Дэвид точно знал, что хотел сказать. — …слепой. Вы не видите ничью боль. Даже свою.

— Твои озарения поражают меня все больше и больше, — усмехнулся Андрей, моргнув глазами, которыми теперь не видел ничего, кроме серого, белого и черного. — Не трогай Вильгельма. Сейчас он нам нужен — у него есть байк, который доставит нас к треугольнику «Магуро». Может, он и не заморачивается с выбором продуктов, зато готовить действительно умеет. Пойду спрошу Патрика, поделится ли он своим сухпайком.

Пыльно-рыжая спина Андрея не вызывала ничего, кроме раздражения. Он назвал его Кубик бессердечным. А между тем Кубик всегда желал Дэвиду сладкого солнечного утра и теплой ночи. Андрей не знал этого, потому что ему ничего никто не желал. Это он все от злости, потому что его никто не любит.

С каждым новым днем Дэвид переставал бояться дроидов и все больше и больше испытывал к ним симпатию. Может, Вильгельм и сломанный, но его Кубик не такой… Дэвид задумался. А какой он? Будь у него еще что-нибудь, кроме одной головы, у него, наверняка сердце стало еще добрее. Еще больше, чем сейчас. Надо сделать ему настоящее, а не воображаемое. Дэвид отошел подальше от лагеря, чтобы многогранник перестал бояться остальных и заговорил. Стопы болели от долгой ходьбы. Дэвид уже начал чувствовать усталость, ему даже показалось, что он хочет спать. Вот поговорит с Кубиком и обязательно заснет.

— Кубик, ты знаешь, что такое руки? — спросил Дэвид, хорошенько подумав, с чего начать.

— Я никого не слышу вокруг, мы одни? — спросил Кубик. Он не спал.

— Я далеко от всех ушел.

— Руки — верхняя конечность человека и некоторых иных животных, орган опорно-двигательного аппарата. Очень важная часть тела, помогающая осуществлять жизнедеятельность.

— Правильно, — Дэвид ответил бы проще, но и так было хорошо. Он подумал, о какой части тела еще спросить, и надо ли? Кубик очень умный малый. Наверняка, он знает все энциклопедии и помнит это все сразу. Дэвид так не мог. Накануне он вспоминал сколько минут жарить блинчики с одной стороны и ушел на работу голодным.

До острого слуха Дэвида донесся далекий птичий клич. Он задрал голову. Высоко в небе кружил сокол, распластав дымчатые крылья по закатному небу. Они почти сливались с воздухом и казалось, что сокол не кружил, а плыл, медленно и спокойно, словно дубовый лист на спокойном зеркале стоячего озера.

Дэвид больше ожидал увидеть падальщика, заметившего пахучего Барри, но это была благородная птица и она выслеживала прячущуюся добычу. По пути сюда Дэвид видел, как один из таких схватил змею-песчанку огромными когтями. Прямо на лету, совершенно не боясь чужаков. Это случилось в нескольких десятках метрах от них. Храбрая птица.

Почему Кубик обязательно должен иметь руки и человеческое сердце?

— Ты хотел бы стать соколом? — спросил Дэвид у Кубика, — Это благородная красивая птица, у нее большие крылья и она умеет летать. А еще у нее храброе сердце. Ты не боишься высоты?

— Я летаю иногда, — прошептал Кубик. — Это очень интересно и приятно.

— Это ведь не по-настоящему, — ответил Дэвид, снимая цепочку с Кубиком с шеи, — Когда ты летаешь во снах, не чувствуешь ветер.

— Чувствую.

— И видишь то, что внизу?

— Вижу. Там красиво.

Дэвид не был намерен останавливаться. Обычно он не любил доказывать, но сейчас ему в голову приходили мысли. Это потому что он тренировался думать.

— Это не настоящее, именно потому что красиво, — не унимался Дэвид. — Настоящее бывает и противным. Этот сокол видит Барри с неба и ему неприятно. Но он летает и смотрит на