за так, свободно — не останавливай, что хочешь и чего не надо полные уши наговорят, только подставляй. Но и верить нельзя…

Тебя ведь Валера зовут? Ну да, я запомнил. Тут послушаешь, они никто ни в чем не виноваты. Ха.

Изменники Родины и враги народа, предатели-сволота, а вроде всех зазря. Кого зазря, а другого по ошибке. Я, мол, не я, лошадь не моя, моя хата с краю. Некоторые и впрямь с виду не поймешь — как нормальные. Ты, Валера, не верь.

Не всем здесь верить можно. Много всякой нечисти — одно слово, враги народа, фашистская нечисть поганая. Я воевал, они не только стране, они лично мне по гроб жизни были и есть враги…

У тебя-то самого какая статья? Я так и думал, что пропаганда, сейчас по ней идут.

Какая, однако, от тебя может быть опасность этому государству, ума не приложу… Чего ты там, такой пацан, кому напропагандиро-вал… Снять бы штаны… А чего по лагерям сажать. Небось, за анекдоты.

Партию пытался сделать? Ну это ты зря. Еще одной не надо. Революцию? Опять, что ли? Ну ты, Валера, даешь, а я тебя за умного держал…

Нет, Валера, я тебе про советскую власть не скажу, а вместо послушай вот что.

Я ведь артиллерист. И, когда сел еще, вместе с блатными сидели, теперь чего не сидеть — курорт, потом к нам же стали немцев пленных нагонять. А они тоже битые, шмаленые, если языка не считать, не такие плохие ребята оказались, хотя, конечно, фашисты и есть.

И знаешь, тут, как всегда, стали своих считать, разыскивать. Ну вот, например, ты — сапер, ты среди немцев своих среди саперов ищешь. Ну, как коллега, а я для примера — артиллеристов. И нашел. Немало. Но не поверишь, среди них был капитан, артиллерист — капитан, Шерфлер фамилия, а звать совсем смешно, как из анекдота — Фриц. Да-а, Фриц Шерфлер. Ха! Так я его чуть не всю войну знал. А он — меня.

Честное слово, чудная жизнь: жена родная ушла, зато нашелся Фриц, в которого мои пушки полвойны в упор стреляли. Чуть не год этот самый Фриц был моим личным противником… Это там, ну, короче, в районе Ленинграда в артперестрелке. Нет, ты понял? Вот жизнь, Валера…

Мне в оперотделе его фотографию показывали. У них была. От пленных. У нас с ним как артдуэль… Заочная, можно сказать, огненная дружба. Ха! А что? Он тоже неплохой артиллерист был. Признаю. И уважаю. А вот и познакомиться довелось.

Ничего тоже оказался парень, помоложе меня, повыше, ну, сам понимаешь, немец. Короче — Фриц. Ха!

Стали мы с ним дружить. Ну, это не дружба, они между собой держатся, но у каждого завелись и среди наших приятели, у моего Фрица как раз — я. Я же его и языку нашему учу, он всего несколько слов до того знал. Он меня немецкому… Я правда и сам с детства, от родителей, довольно хорошо понимаю и говорить могу.

Так живем-вспоминаем, на кухне-китайке вместе картошку жарим, друг друга угощаем…

Так ты спрашиваешь, как я к советской власти отношусь? Теперь вот слушай дальше. Через некоторое время для дружеских связей, к примеру, стали пленных обратно немцам отдавать. Почти всех отдали, ты здесь никого и не найдешь больше. Из пленных. Только бельгийцев осталось два или три. Потому что кто-то когда-то сказал, что бельгийцев у нас в плену нету. А на нет и суда нет. Но парочка бельгийцев ходят. Они уже всем говорят, что лучше бы они немцами были, давно бы уже дома деток новых заделывали…

А немцев всех скопом угоняли одним этапом. Потом, правда, ходила параша, что там, за вахтой, их все же распределили и большинство поехали к себе в Германию, а каких-то особых, может эсэсовцев, немного совсем, отдельно другим этапом повезли. Не думаю, чтоб расстреляли, те остальные-то домой приедут, поименно назовут всех. Может, со всех лагерей в одно место досиживать…

Но я о моем Фрице. Так вот весь лагерь пришел провожать. И никакой злобы не было. Вроде, всю войну друг в друга целились, а вот расставались и даже чуть не плакали некоторые. Я тоже провожал. Поручкались с Шерфлером. Я ему пожелал и семье его — ничего плохого. Он мне мундштук, финку и зажигалку подарил. Сам сделал. Специально для меня. Очень мастерски. Только я не курю. Плакать мы не стали, даже как бы не обнялись, но руки друг другу трясли.

Пошли они. Знаешь, человек сто. Может, вру, ну семьдесят. Их не строем, толпой выпускали… Не по шеренгам, это потом запомнилось, долго об этом вспоминали. Первый раз видели — за зону и без колонн. Уже первые вышли, провожающие стали расходиться, а тут мой Фриц, я тебе говорил, он довольно высокий, из ихней толпы выторч-нул и как заорет:

— Фридман, Фридман.

А я уже домой, в смысле в барак, повернулся идти.

— Чего? — говорю. Отвечаю Фрицу. А он как в последний раз заорет прямо по-русски:

— Ну что, — говорит, — Фридман, пойдешь в следующий раз против нас воевать?

Вот и весь мой ответ тебе, Валера, как я отношусь к советской власти.

Через три или четыре дня после Нового года перевели меня в нормальный рабочий барак, и пошла обычная заключенная жизнь уже без Фридмана. Ни разу я с ним больше не разговаривал, только здоровался, чаще издалека, чем за руку. Когда однажды мне в посылке пачку бритв прислали, я ему две подарил.

Это, значит, потом, после него, политических по пунктам стали делить: шпионов — 6-й пункт — к шпионам, кто по 8-му за террор и живой после суда остался — тоже отдельно, изменников Родины — к изменникам, а болтуны так и остались на 7-м лагпункте.

Куда-то перевели и Фридмана. Не приметил я, к каким он попал.

Марат Чешков

Теперь о группе Льва Краснопевцева столько написано, читай, не ленись. Второй человек в группе, Николай Николаевич Покровский, академиком стал, на всякий случай по чему-то средневековому. Сам Краснопевцев что-то о себе с гордостью писал, и это несколько расходится… Какая-то недобрая о нем параша ходила, ну да я заведомо никому не судья. Даже не историк.

Так исторически сложилось, что я знал если не всех девятерых членов этой группы, то определенно восемь из них. Ко Льву Краснопев-цеву и Николаю Николаевичу и еще третьему — Ренделю я даже и близко никогда не подходил, они вдвое старше