как можно спокойнее сказал: — Вот, значит, какие дела. Но, как видите, ничего ужасного пока не случилось. Однако вам все равно лучше пока поостеречься, то есть побыть дома, никуда не выходить и посмотреть, чем же все это кончится. Вы же не давали военной присяги, так что напрямую это вас никак не касается. А вот я…

— Но! — тут же сказал Клямке.

— Что? — спросил Иван.

— Но если это правда, — сказал Клямке уже не так быстро, — это я про то, что Миних не открыл против них действия, то это ведь значит, что он и дальше их не откроет, поверьте. То есть теперь уже почти известно, чей будет верх. И тогда зачем вам туда являться? Теперь же вы, как мне кажется, раз там ничего не предпринимается, тоже должны, ничего не предпринимая, ждать распоряжения господина Румянцева. Вы же под его командой служите. Так что вот пусть он вначале…

— Э! — сказал Иван, вставая. — Я же уже говорил, что тут дело вот в чем: вы не на военной службе, а я на военной, — и он одернул кафтан.

— Но гвардия! — воскликнул Клямке. — Они же, как вы, тоже…

И не договорил, потому что Иван поднял руку. И когда Клямке замолчал, Иван еще тоже некоторое время ничего не говорил, а после сказал так:

— Так ведь на то она и гвардия, что ей все можно. А мы полевые полки, и мы всегда за все в ответе. Как и на этот раз, черт бы его побрал! Так что мне пора идти. Вы передайте фрау Эльзе все мои…

— Погодите! — быстро сказал Клямке.

— Что такое?

— Так, сущий пустяк, — сказал, сильно смутившись, Клямке. После спросил у Михеля: — Вы принесли это?

— Да, — сказал Михель, вставая. И сразу позвал: — Иоганн!

Вошел их служитель Иоганн, в одной руке он держал узел. Клямке велел показывать. Иоганн поставил узел на пол и развязал его. Там, как Иван и думал, были приготовленные для него одежда и обувь. Одежда была простая, приказчичья, но зато добротная, почти что неношеная. Сапоги тоже были почти не сбитые, с подковками. Надо примерить, сказал Клямке. Но Иван молчал. Что-то не так? — спросил Клямке. Нет, сказал Иван, все правильно, вот разве что сапоги. Что сапоги? — спросил Клямке. Иван молчал. Я понимаю, сказал Клямке, и тут он даже усмехнулся, сапоги совсем не офицерские. Нет, сказал Иван, не в этом дело, сапоги как раз очень приличные, даже лучше королевских. Но я пойду в своих, мне в них привычнее. Клямке подумал и сказал: как знаете, может, их и в самом деле никто не заметит. Но остальное ведь нужно надеть обязательно! Потому что это сумасшествие, вас сразу схватят! Нет, сказал Иван, не сразу, я выйду через задний двор, так что на вас никто и не подумает. Услышав это, Клямке даже покраснел от досады, а после также с досадой сказал:

— Эх, господин ротмистр! Вы еще слишком молоды, у вас слишком горячая кровь. А на войне или во время таких событий, которые сейчас здесь происходят, это очень плохо. Будьте осторожны!

Иван в ответ на это только улыбнулся.

— Зря! — сказал Клямке. — Очень зря! Так что нам теперь остается надеяться только на то, что Миних все же им покажет. Миних солдат!

— Солдат! — сказал Иван. — Конечно. Поэтому я и иду к нему. Спешно иду! Пусть Иоганн подаст мне шпагу, я ее там оставил, у себя.

Клямке пожал плечами, очень недовольно хмыкнул, но все же послал Иоганна за шпагой. Пока Иоганн ходил, Клямке и Иван молчали и не смотрели один на другого. А когда Иоганн вернулся, Иван взял свою шпагу и начал прощаться. Но Клямке не дослушал и сказал:

— Конечно, конечно. Все было очень чудесно. Но я вам еще раз говорю: вы должны остудить свою кровь. Потому что никому из них, вы знаете, о ком я говорю, нет до вас ровным счетом никакого дела. Так и вам не должно быть до них. А вот теперь уже прощайте, и да хранит вас ваш Бог!

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

«Где Катрин?»

На этом они и расстались. А дальше было так: Иоганн вывел Ивана на задний двор, а там через кусты малины за сарай, где открыл узкую потаенную калитку и отступил на шаг, пропуская Ивана вперед. А на словах вообще ничего не сказал. Чертовы немцы, сердито подумал Иван, выходя на улицу. Жизнь тоже чертова, еще сердитей думал он, идя по улице, которая была ему совсем незнакома, хоть он, сколько себя помнит, жил в Петербурге. Но что ему было здесь делать? Они жили далеко отсюда, в другом месте, после переехали раз и еще раз, после Иван жил в корпусе, мать умерла, и он ходил к Пристасавицким, это же здесь у них единственные, хоть и дальние родственники. И еще есть Данила Климентьевич, отцовский боевой товарищ, очень душевный человек и, главное, отец Анюты. А Иван теперь — отрезанный ломоть, думал про себя Иван как про чужого, потому что куда ему теперь? В Ораниенбаум и сдать шпагу. И доложить: это я прозевал, это профукал, а это пропил, а после еще что? Но пока что ничего такого не случалось. А даже того больше: Иван еще раз повернул за угол и увидел, что впереди стоит трактир, а возле стоит извозчик и ждет седока. То есть на ловца, как говорят, и зверь бежит. Иван сразу повернул к извозчику, тот встрепенулся и расправил плечи. Иван сказал:

— В Ранбов, и живо.

Ранбов — это Ораниенбаум по-простому. Извозчик сдвинул шапку, почесал затылок и ничего не ответил.

— Я заплачу, — сказал Иван.

— Э, ваше благородие, — сказал извозчик. — Что деньги! Там же теперь война, кто же теперь туда ездит. И вам зачем?

— Дам рубль! — сказал Иван. И даже достал его. Рубль был новенький, этого года, с царем. Извозчик посмотрел на рубль, вздохнул. Иван сунул ему рубль.

— Э, нет! — решительно сказал извозчик. — Мы что? Мы не злодеи же, мы вперед не берем. И до Ранбова нет. А до Петергофа дашь? А там уже ваших полно, там на казенных доедете! — заговорил он быстро и просительно. — А нам какое подспорье! У нас же детки дома, ваше благородие. А вам рубль что! А полдороги есть! А там казенные.

Извозчик замолчал. Иван спрятал рубль в карман, сказал:

— Ладно. До Петергофа.

После сразу сел, извозчик взгрел лошадь, и они поехали. Иван молчал, извозчик