Четвертый визит Карла Великого в Рим стал всемирно-историческим событием. Это уже был не тот робкий молодой человек, который впервые в 774 г. вступил на улицы Вечного города. Перед горожанами предстал могущественнейший повелитель, которого сам понтифик вышел встречать за двенадцатым придорожным камнем. Высочайший уровень протокола легко определяется в сравнении: при встрече в 662 г. Византийского императора Константа II папа вышел встречать его к шестому придорожному камню. А императора Юстиниана II Ринотмета апостолик дожидался в 711 г. у седьмого придорожного камня. Навстречу великому франку вынесли флаги, горожане пели ему хвалебные гимны[305].

Не понтифик, а Карл Великий организовал 24 ноября 800 г. собрание в соборе Святого Петра для суда над папой. Заслушали всех свидетелей, но никаких серьезных доказательств вины папы не обнаружилось. Тогда понтифик заявил, обеляя себя, что готов клятвенно очиститься от всех обвинений, предъявляемых ему. И король из соображений политической целесообразности принял, конечно, его сторону. Апостолик с Евангелием в руках поднялся на амвон собора Святого Петра и произнес перед собравшимися сановниками и архиереями клятву.

«Общеизвестно, дорогие братья, что злые люди восстали против меня и предложили меня изувечить. Они нагромоздили против меня тяжелые обвинения. Для выяснения обстоятельств происшедшего в город вместе со своими епископами и знатью прибыл милостивейший и сиятельнейший король Карл. Никто не осуждал и не побуждал меня к этому. Я по собственной доброй воле в вашем присутствии клянусь перед Богом, Которому известно, что у меня на совести, а также перед святым князем апостолов Петром, в чьем храме мы находимся, что не запятнан никакими предъявленными мне здесь преступлениями, которые я не совершал по собственной или чужой воле. На то Бог мой свидетель»[306].

А 25 декабря 800 г., в праздник Рождества Господня, когда Карл со своим двором находился в Риме, папа Лев III при большом стечении народа возложил на главу Франкского короля императорскую корону. Хотя впоследствии и говорили, что франк ничего не знал о замыслах понтифика, и его инициатива была для него совершенно неожиданной, но в это слабо верится. Единственно, что можно принять из числа догадок, так это то, что Карлу явно не понравился способ, каким его венчал папа. Он справедливо опасался (и предчувствия его не обманули), что эта процедура могла быть многократно впоследствии интерпретирована[307].

Затем Римский епископ по старой традиции пал ниц перед Карлом. Так Франкский король стал императором, правда, фактически пока что еще только Западной империи. Но в глазах современников никакой альтернативы на Востоке Карлу уже не было: ведь св. Ирина и Константин VI, как «еретики», незаконно занимали престол древних Римских императоров. «Так Римская империя, которая со времен Константина Великого, сына Елены, пребывала в Константинополе в лице греческих императоров, благодаря Карлу перешла с этого момента к королям, вернее императорам франков»[308].

То, что рука великого франка еще не дотянулась до берегов Босфора, в идейном отношении ничего не значило. И тем лицом, которое самим Богом было уполномочено расставить все точки над «i» и определить легитимность власти того или иного правителя, явился Римский понтифик. Едва ли в глазах коренных итальянцев венчание Карла императорским венцом являлось событием, окончательно и бесповоротно предопределившим законность его власти, не говоря уже о сыновьях. Но для франков никаких сомнений уже не оставалось. Хотя сам Карл Великий с великой осторожностью принял данное событие и до конца дней не любил называть себя императором, в его ближайшем окружении идея об императорской короне закрепилась на постоянной основе.

Так, ученый и друг Карла Великого Алкуин направил королю письмо такого содержания: «В мире существовали доселе три высочайших существа: Апостольская верховная власть, представляемая викарием блаженного Петра, князя апостолов. Затем следует императорское достоинство, то есть гражданская власть второго Рима, но как безбожно низвергнут правитель этой Империи и притом не чужими, а своими ближними, это стало известно всему свету. Наконец, следует королевская власть, в каковой промышлением Господа нашего Иисуса Христа вы поставлены главой христианского народа. Могуществом вы выше упомянутых властей, мудростью славней, достоинством царства превосходней. В тебе одном почиет спасение христианской Церкви, ты мстишь злодеям, ты исправляешь заблудших, утешаешь печальных, поощряешь добрых»[309].

Нельзя сказать, что эта аргументация не имеет внутренних противоречий, скорее — она представляет эклектику, где духовные аргументы соседствуют с «материалистическими». Но все же такие письма сильно подогревали честолюбивые чувства и тщеславные настроения если не самого Карла, то, во всяком случае, его соратников. Круг союзников Франкского короля расширялся, и теперь в любом происшествии они видели предзнаменования грядущих эпохальных событий.

Из Иерусалима к Карлу прибыл монах Захария с двумя сотоварищами с подарками от Иерусалимского патриарха Георгия (797–807), просящего у Карла помощи против арабов. Вместе с патриаршим благословением они передали королю дары — ключи от Гроба Господня и знамя Иерусалима[310]. Для франков это было прямое доказательство того, что отныне, ввиду разложения Византийской империи, только их король и император может обеспечить защиту Кафолической Церкви. Затем долго обсуждались какие-то слухи о том, будто противники св. Ирины в Константинополе просят Карла захватить власть в Империи и стать царем.

Древнее сознание, которое могло мыслить только одну Римскую империю в качестве Вселенского государства, все еще активно сопротивлялось центробежной силе истории. Став императором, Карл Великий и его окружение не собирались создавать параллельно Римской империи новую всемирную державу. И получившаяся позиция первоначально представляла возможности для проведения различных политических комбинаций. Так, в частности, при согласии Константинополя св. Ирина и Карл Великий могли считаться, как некогда в старину, соимператорами единой Римской империи. Конечно, при дворе обоих императоров были и другие партии, склонные к кардинальному решению вопроса о взаимоотношении Западной империи и Византии.

В частности, в Константинополе усматривали (и не без оснований), что коронация Франкского короля папой унизила императорское достоинство и нелегитимна. В свою очередь в Ахене ставили под сомнение царский статус св. Ирины, эксплуатируя тот аргумент, что женщина не может управлять государством, — об этом писалось выше. Следовательно, можно считать, говорили франки, что императорский престол в Константинополе вакантен и должен быть занят Карлом, как единственно легитимным царем Римской империи. Чтобы подтвердить права Карла Великого на императорское достоинство, на Западе продолжали вести время по годам царствия Римских императоров, и в этом списке после царя Константина VI значится не св. Ирина, а Карл Великий[311].