Susanne Sundfør – The Sound Of War

LÉON – Die For You

Я вижу Саванну. У неё красные глаза. Она смотрит то на меня, то на потолок, то снова на меня. Наконец, из её глаз начинают выкатываться слёзы, и она прижимает указательные пальцы к носу в последней попытке остановить их.

– Лея, – говорит шёпотом и качает головой. – Лея…

Я б хотела что-нибудь ей тоже сказать, но… губы прилипли друг к другу.

– Лежи спокойно, – тут же спохватывается и вытирает слёзы, как следует размазывая их по щекам, но уже справившись с тем, что до этого не давало ни смотреть на меня, ни говорить. – Тебя прооперировали, – чуть погодя докладывает уже спокойно и без лишних эмоций. – Всё хорошо.

Саванна улыбается самой дикой улыбкой из всех в её арсенале.

– Лея, ты самый везучий человек на планете! Тебе пересадили печень очень поздно – из-за интоксикации и почки тоже стали отказывать. Врачи рассматривали вариант одновременной пересадки почки и печени от одного донора – прецеденты в мире были, но очень мало. В итоге решили пересадить вначале только печень, и посмотреть, как отреагирует твой организм. Он отреагировал правильно – восстанавливается. Почки работают. Сейчас у тебя почти всё уже хорошо. Всё позади! Всё отлично! Впереди только долгая и счастливая жизнь!

Я продолжаю методично дышать воздухом, поступающим из маски, медленно осознавая всю грандиозность произошедшего события. Однако вначале делаю это с крайне притуплённой радостью. Потом незаметно проваливаюсь в сон, а очнувшись снова, думаю о жизни. И с каждым новым пробуждением градус счастья всё выше, чётче, яснее. Саванна меняет причёски и футболки, приводит Диану пару раз, несколько раз вместо неё у моей постели дежурит Кай. Меняются комнаты, в которых я просыпаюсь. В последней есть нормальный телевизор, а не сплошные медицинские, комод с вазой, наполненной цветами, надувные шары – семнадцать штук.

– С днём рождения! – говорит мне Кай, проследив, что я их считаю. Причём уже не в первый раз, но впервые до конца.

– Ты мне снишься? – спрашиваю его.

– А как бы тебе хотелось?

– Жить хотелось бы… просто жить.

– Ты будешь очень долго жить, Лея.

Я чувствую, как крепко он сжимает мою руку и даже целует её с тыльной стороны.

– У тебя всё просто супер. Ты молодец, я в тебе не ошибся. Ты знаешь, я вообще редко ошибаюсь в партнёрах. У меня чутьё.

Не знаю, сколько проходит времени, но судя по тому, что Кай на месте, очевидно, не так много. Картина перед моими глазами проявляется чётче, наполняется красками. Кай в необычной рубашке… зелёной, вернее, изумрудной, под цвет его глаз. И рукава обрезаны слишком коротко и брюки такого же цвета.

– А тебе идёт… этот костюм, – говорю, стараясь удерживать глаза открытыми. И всё равно проваливаюсь.

Но Кай не даёт задержаться в забытьи надолго:

– Ожила! Ты определённо ожила, Бетельгейзе!

– Не называй меня так…

Кай ничего на это не отвечает.

– Отпустишь меня к жене?

– Давно ты тут?

– Пробыл с тобой ночь. Ты несколько раз приходила в себя.

– Я не помню. А сейчас что?

– День.

– Сколько времени?

– Три часа дня.

– Кай…

– Да?

– К жене… нормальные люди ночью ходят, а не днём. Ты опять всё перепутал.

Моя кровать дёргается от его беззвучного смеха:

– Всё согласовано!

– Передай ей мою благодарность.

– Передам. Она придёт к тебе, как только наберёшься сил.

Несколько раз он помогает мне есть, но чаще Саванна или медсестра. Медсёстры – их много разных – терзают меня перевязками. От боли я иногда отключаюсь, а когда просыпаюсь опять, всегда слышу разговоры о моих осложнениях и «мальчике». Они постоянно говорят о «мальчике».

– Как мальчик сегодня? – спрашивает Кай.

– Мальчик сегодня хорошо, – говорит медсестра.

– Зайду ещё к «мальчику», – говорит доктор.

– У меня есть пару вопросов к «мальчику», – говорит Кай.

– Кто такой «мальчик»? – говорю я, и мой голос похож на скрип старого дивана.

Никто никогда мне не отвечает, потому что «мальчик» существует только в моей голове и зовут его Алехандро. Я вижу сны с ним, много снов и почти каждый день. Когда мне подсказывают, что пора отдохнуть, я всегда закрываю глаза и даже не копаюсь в воспоминаниях – я придумываю то, чего никогда не было. Больше всего мне нравится мечта о выпускном. В ней, разумеется, мы с Алехандро одного возраста. И он приклеивает к моей машине не белого, как у Карлы, а красного цвета, сердечки из стикеров и выводит надпись: «Пойдёшь со мной на выпускной?». В следующий раз я мечтаю более прогрессивно – помимо стикеров к бамперу привязана охапка красных шаров. В следующий раз их ещё больше, и они цветные, а Алехандро, фигура, волосы и лицо которого часто больше похожи на Лео, чем на Алехандро, приглашает меня словами, и когда я говорю «да», целует в губы и спрашивает, на все ли его предложения и всегда ли я собираюсь отвечать «Да»? А я отвечаю «Всё зависит от твоего примерного поведения, улитка!».

– Ты пролежишь здесь ещё неделю, – говорит мне Саванна то, что я и без того уже знаю. – Потом будешь жить у нас с Дианой. Даже не спорь – полгода после операции нужно быть под наблюдением и регулярно сдавать анализы и проходить осмотры.

Литры жидкостей, которые ежедневно вливают в мои вены, после выписки заменят горсти таблеток, главная из которых – иммунодепрессант. Его я буду принимать до конца своей жизни, чтобы не было отторжения. Всё это шокирует и кажется страшным, когда впервые узнаёшь, позднее привыкаешь и к мысли об этом, и к рутине, связанной с поддержанием жизни, и к огромному клинообразному шраму на боку – 15х15 сантиметров. Все эти перемены просто становятся частью тебя и твоих дней. Как еда и питьё, как сон и бег по утрам. Причём, приняв однажды факт своего умирания и смирившись с ним, а потом вдруг неожиданно получив продолжение, видеть многие вещи начинаешь по-другому. Не важно, как много километров ты сможешь пройти, главное, сможешь идти. Не важно, насколько сексуально ты теперь выглядишь, главное, живёшь и в принципе, в теории, ещё сможешь заняться пресловутым сексом. Фэнси бельё тебе в помощь.

LÉON – And it Breaks My Heart

Под конец моего отпуска в больнице ко мне приходит… жена Кая – Викки.

– Он тебе нравится? – спрашивает в лоб.

– Ну не то, чтобы очень. Мужик, как мужик.

Она не улыбается. Сидит, как мумия.

– Я шучу, – говорю жене Кая. Будь она правда, чьей-нибудь другой женой, я бы ей не это сказала.