Послышался визг автомобильных тормозов. Снова крики, стрельба, звон разбитого стекла. Больше не оборачиваясь, Анатолий бросился бежать в лес.

Вот и поляна. Он свернул налево и снова побежал. Он не знал, если ли за ним погоня. Соленый, почти кровавый пот застилал глаза. Нун рвался напролом через кусты, оставляя на них лоскутки одежды. Хлесткие ветки царапали его кожу до кровавых ссадин. Но он не чувствовал боли. Отчаяние гнало его вперед — не страх, а именно отчаяние. Он бежал, и это отчаяние придавало сил.

Серое кубическое здание железнодорожной платформы показалось из-за кустов в тот момент, когда Анатолий рухнул на землю, абсолютно лишенный сил.

Грудь жгло словно огнем. Глаза слезились до пекущей рези. Воздуха не хватало, он хватал его ртом, как рыба, выброшенная на песок. Никогда он не бегал так, ни разу в жизни, и от этого кошмара все его тело превратилось в кровавую рану. Он лежал на земле лицом вниз, не в силах пошевелиться, с отвращением вдыхая запах прелой после дождя, жирной земли.

Нун не знал, за что его прокляли боги, и есть ли такие, как он, для богов. Да и есть ли вообще боги, существуют ли они, если весь этот хаос разрушает людские жизни лицемерием и фарисейством, жестокостью и безразличием?

Впервые в жизни ему захотелось умереть, почувствовать прямо на губах сладкий привкус спасительной смерти. Закрыть глаза и уйти туда, где больше ни страха, ни боли, ни отчаяния — ничего. Он больше не мог бежать, он ощущал себя загнанным, раненым зверем, выворачивающим свои раны наизнанку, чтобы кровавой маскировкой спастись от ненависти людей.

Он лежал лицом вниз и так сильно хотел умереть, что у него отсутствовали даже мысли. Только одинокая слеза вдруг скатилась из уголка глаза, оставляя на залитой кровью щеке грязную тонкую дорожку.

В этой слезе и была вся его жизнь, закончившаяся таким позорным, бесславным образом — на чужой земле, под кустом. Эта отвергающая его земля была чужой, в такой же мере, каким чужим был он ей. Но он больше не мог бежать, даже чтобы найти свой дом, впрочем, наверное, и не существующий на этой земле, дом, который навсегда уходил, растворялся где-то в облаках…

Задыхаясь, теряя сознание, Нун понимал, что не может больше противостоять обрушившимся на него событиям, и хотел просто умереть и больше жадно не хватать ртом ускользающий от него воздух.

Но он не умер. Несколько минут передышки и тишины позволили ему понять простую истину: за ним не гонятся, ему удалось уйти.

Анатолий сел, стер с лица следы земли. Он уже не дышал с таким придыханием, с такой жадностью. Начал четко соображать. Толян Жмых погиб. Он видел его смерть. Невозможно было выжить, получив столько пуль в грудь. Так разбилась навсегда мечта Толяна — когда-нибудь стать человеком. Жалкая мечта никчемного уголовника, которой было суждено никогда не осуществиться.

Но он, Анатолий Нун, был жив. И он просто обязан был воспользоваться тем шансом, который подарил ему Жмых — неожиданный, но уже покойный друг. Этот шанс был бы благословением для души этого несчастного уголовника, если бы он выжил. Толяну не удалось исполнить свою мечту. Но, может, ему, Анатолию, удастся исполнить свою?

Полностью восстановив дыхание и стерев кровь с рук и лица, он встал и медленно побрел к станции, уже отчетливо видневшейся между деревьев.

По дороге он думал, что у него есть отличные шансы спастись. У него были деньги — он сумел украсть у бандитов около пяти тысяч. Плюс тысяча Жмыха. И еще была мелочь на проезд до Одессы — около 200 рублей, которые он мог тратить, не показывая, что у него есть большие деньги. Это делало его шансы на побег из страны достаточно серьезными.

Правда, документов у него не было, и покинуть СССР под своим настоящим именем Нун больше не мог, так как наверняка находится в розыске. Но он рассчитывал, что кореш Жмыха сможет достать для него новые документы — конечно, за деньги. А значит, у него есть все возможности побороться.

Размышляя так, Анатолий неторопливо приближался к станции. Вот уже отчетливо видны железнодорожные рельсы. Как вдруг… Милицейский уазик, припаркованный прямо рядом с железнодорожной насыпью, заставил его притормозить.

Он решил обойти станцию с другой стороны. И едва не напоролся на группу милиционеров, которые стояли прямо на перроне. Засада! Очевидно, они рассчитывали, что кто-то из бандитов сумеет выбраться к станции, и здесь готовились всех взять.

Анатолия прошиб холодный пот. Что делать, он не знал. Пятясь, стал отступать. Единственным спасением было пробираться к поселку, дома которого виднелись чуть в отдалении от станции.

Анатолий пошел огородами, молясь всем существующим в мире богам, чтобы его не заметили. Так он оказался в огороде, который был огражден довольно прочным деревянным забором. Недолго думая, махнул через забор, прошел ряд грядок и… столкнулся лицом к лицу со старухой, которая, опираясь о лопату, ровно стояла и смотрела не него.

— От кого прячешься, милок? — спросила она. Ей было лет 80, не меньше, и у нее были очень умные, проницательные глаза.

— Прости, бабушка, — только и смог выдавить Нун, понимая, что не сможет причинить ей зла — ни за что, а значит, все для него кончено.

— От милиции прячешься? — уточнила старуха.

Нун молчал. Что тут было говорить? По его одежде было понятно, что он продирался сквозь лес. К тому же царапины на руках вновь принялись кровоточить. По его виду старуха сразу все поняла. Недаром взгляд ее был умным.

— Вот что, милок, ты меня не бойся, — вдруг произнесла она. — У меня сынок сидит. А я тут давеча на станции этих гадов в погонах видела. Пойдем со мной. У меня до завтра пересидишь. А к утру завтрему я помогу тебе выбраться.

— Как выбраться, если на станцию нельзя? — машинально вырвалось у Нуна, он все еще не верил в свою удачу.

— А в другом селе автобусная станция есть. Сядешь на автобус и выберешься куда подальше.

Неожиданное спасение пришло ниоткуда так, что это почти полностью подкосило Анатолия, лишило сил. Он рухнул на колени и, заливаясь слезами, принялся целовать старушечьи морщинистые руки.

Ночь он провел в бедной, но чистенькой хате бабы Глаши, сын которой в третий раз сидел за воровство. И она уже почти смирилась с его участью.

Баба Глаша даже накормила Анатолия ужином: вареной картошкой, яичницей и парным молоком. Вкуснее этих простых блюд он не ел ничего в жизни.

Несмотря на возраст — бабе Глаше было 78 лет, — хозяйство этой простой украинской женщины было довольно большим. У нее были куры и цыплята, две коровы, которых пас местный пастух. Плюс — огород, с которым справлялась сама. В благодарность за ее доброту Анатолий наколол ей дров и вырвал в огороде почти все сорняки. И этот непривычный ему физический труд наполнил какой-то странной легкостью его душу.