можешь быть таким добродушным? – прошептала она. – Почему ты не злишься?

Какое-то время Франц молчал.

– Я злюсь, – ответил он наконец, но она услышала в его голосе печаль, а не ярость. – Меня переполняет злость от того, во что превратился мир, что позволено делать сумасшедшим. Но я понимаю, что она не принесёт пользы ни мне, ни другим. В этом мире и так слишком мало доброты.

– Да, ты прав, – ответила она. – И наша задача – наш долг – нести в этот мир больше добра, чего бы это нам ни стоило.

Его глаза и зубы блестели в темноте.

– Ты боишься, Лотта? Что это будет тебе слишком дорого стоить?

– Нет, – ответила она, и в её словах была по крайней мере доля искренности. – Уже нет.

Глава двадцатая

Иоганна

Сентябрь 1941

Иоганна быстро оглядела пустынную улицу, освещённую последними солнечными лучами, прежде чем броситься в узкий переулок, идущий вдоль аббатства. Хотя поблизости никого не было, она низко опустила голову, повязанную шарфом. Даже два с половиной года каждый месяц, а то и дважды в месяц посещая аббатство, она понимала, что осторожность не будет лишней. Лотта оставила ворота незапертыми, чтобы сестра могла легко проскользнуть внутрь и торопливо пройти вдоль пустого монастыря к маленькому кирпичному сараю в глубине сада, где хранились сломанные инструменты, пустые мешки и тому подобное. Быстрый, лёгкий стук – два удара, пауза, ещё один удар, их сигнал – и дверь отпиралась и открывалась. Иоганна поспешила внутрь, и её обхватили жилистые, сильные руки.

– Привет, либлинг[17], – пробормотал Франц, зарывшись в её волосы.

Иоганна прижалась щекой к его воротнику и закрыла глаза, переполненная чувствами, как в каждую их встречу. Эти свидания были такими мимолетными, такими драгоценными, и каждый раз она думала – вдруг это последнее. Казалось невероятным, что они провели так два с половиной года.

Когда Франц только что прибыл в аббатство, они с Иоганной ожидали, что его в ближайшие дни заберут. Биргит сказала, что, как только он получит новые документы, удостоверяющие личность, его переправят через границу в Швейцарию, на свободу. Иоганна попрощалась с ним, думая, что может больше никогда его не увидеть, несмотря на обещания Франца пережить войну и вернуться к ней. Она не могла не чувствовать, что это опасно – хотеть чего-то так сильно.

В общем, ничего не вышло. Два дня спустя Биргит вернулась в дом на Гетрайдегассе, бледная, с широко распахнутыми глазами.

– Я только что получила сообщение от Ингрид, – сказала она тихим голосом, хотя подслушать было некому. – Человек, который подделывает документы, арестован.

Иоганна прижала руку к горлу, думая, как быть дальше, какими могут быть последствия.

– Что это значит для Франца?

– По крайней мере, он в безопасности, – ответила Биргит. – Тот, кто мне это передал, не знает подробностей. Кунигунда сказала мне, что так будет лучше, и я ей верю.

– А как же Франц? Как он покинет монастырь?

– Никак, – прямо ответила Биргит. – По крайней мере, пока не найдётся новый человек, подделывающий документы.

Его не нашли и несколько месяцев спустя, потому что на первый план вышли другие задачи. После того, как Гитлер объявил войну Альянсу, группа сопротивления неуклонно и решительно двигалась вперед, нанося удары по поездам снабжения и железнодорожным путям, делая самодельные бомбы из бутылочного стекла и кислоты, обрезанных труб и пороха. Иоганна узнала об их действиях от Биргит и подозревала, что сестра была замешана в некоторых из них, судя по тому, что ночью часто выбиралась из постели, покидала дом и возвращалась незадолго до утра. Иоганна не спрашивала об этом Биргит; она понимала, что лучше не знать, даже когда дрожала от страха перед опасностью, которой подвергла себя сестра, да и все они.

В любом случае, к тому времени, когда нужный человек был найден, Франц решил с благословения настоятельницы остаться в аббатстве.

– Сейчас опаснее пытаться попасть в Швейцарию, чем оставаться в Зальцбурге, – сказал он однажды вечером Иоганне, когда она пришла к нему, скользя по улицам и переулкам, как тень. – Большинство здешних монахинь на моей стороне, а некоторых сомнительных можно держать в неведении. Для них я всего лишь садовник, и теперь у меня есть документы, подтверждающие это.

– А если они заподозрят и донесут на тебя? – спросила Иоганна, разрываясь между беспокойством и облегчением оттого, что Франц останется.

– Это риск, на который я должен быть готов пойти. Я хочу остаться. – Он сжал её руку, переплёл её пальцы со своими. – Я не хочу оставлять тебя.

Так что он перебрался в сарай в задней части сада аббатства, подальше от посторонних глаз. Монахини снабдили его бельём, одеялами, книгами и посудой. Он приносил аббатству пользу, занимаясь мелким ремонтом, чиня инструменты, помогая в саду. Для всех, кто мог задать вопросы, он был Генрихом Мюллером из Гродига, сыном фермера, выполнявшим в монастыре работы, которые не могли выполнить сами монахини.

И всё же они жили в страхе, и так долго, что Иоганна не могла вспомнить, каково это, когда не ощущаешь тугой узел беспокойства в горле, не чувствуешь, как сердце начинает колотиться, стоит ей услышать шаги или стук в дверь. Она в последний раз обняла Франца.

– Ты приятно пахнешь, – заметила она, и Франц рассмеялся.

– Ты имеешь в виду, лучше, чем выгребная яма? Что ж, я вчера вымылся у колонки. Вода была ледяной, но всё равно приятно.

– Ты должен быть осторожнее, – напомнила она, и Франц посмотрел на неё с насмешливой нежностью.

– Я осторожен, Иоганна. Я не покидаю сарай, когда сюда приходят.

– Долго это продолжаться не может, – заметила Иоганна, но её слова прозвучали неубедительно. Франц снова рассмеялся, на этот раз горько.

– Думаю, может.

Иоганна часто приносила ему газеты, хотя в них не было ничего, кроме пропаганды и откровенной лжи. Они обычно портили ему настроение, но она всё равно их приносила, зная, как ему не хватает новостей, как ему не хватает чего-то, кроме четырёх стен сарая и границ монастырского сада.

– Конечно, всё скоро изменится, – настаивала Иоганна. – У них уже и сейчас дела идут не очень, ты же видишь это между строк.

«Гитлер по-прежнему на вершине успеха» – сообщали газеты. В июне вермахт предпринял масштабное вторжение в Советский Союз. Среди тысяч его солдат была и Первая горнострелковая дивизия, где служил Вернер, – её перебросили в Украину, чтобы