– Приятного аппетита! – произнес кто-то рядом.

Таня вскинула голову. Перед ней стояла маленькая женщина с большим мужским зудильником, в выпуклых очках и с таким же выпуклым крепким лбом. Три штриха собрались в портрет.

– Великая Зуби! – воскликнула Таня.

Маленькая женщина поклонилась, благодаря за то, что Таня вспомнила о ее величии.

Таня выронила бутерброд, упавший котлетой вниз. Зуби наклонилась и заботливо вернула бутерброд Тане в руку.

– Ничего страшного! Микробы разбились и подохли! – утешила она ее.

– Неважно. Я бы их и так загрызла! – Таня продолжала разглядывать Великую Зуби. Раньше она видела ее лишь мельком в столовой. Прежний опыт общения – через память двойника – в счет она, разумеется, не брала.

– Идем! Сарданапал хочет тебя видеть!

Таня напряглась.

– Сарданапал? Меня? Зачем?

– Идем же! Он сам скажет зачем! – нетерпеливо повторила Зуби.

Таня шла по коридору рядом с Великой Зуби, поглядывая на нее. Зуби была женщиной, независимой от возраста. Не обладая красотой, она одновременно не обладала и ничем таким, что могло бы осыпаться или стать смешным. Очень тяжело быть некрасивой женщиной. Зато у некрасивой женщины спокойная старость. У нее нет постоянного ощущения, что она что-то потеряла.

Другое дело – доцент Горгонова. Про нее Таня порой думала, что Медузия находится в последнем яростном приступе красоты, которая вскоре или погаснет, сменившись спокойной старостью, или, сорвавшись, будет вечно тешить себя иллюзиями и терзать смешными попытками сохранить несохранимое. Правда, Медузия была бессмертной, и ее «последний приступ» длился долгие столетия.

– Как поживает Готфрид? – Таня опасалась, что Зуби, если не занять ее разговором, начнет подзеркаливать.

Зубодериха тряхнула челкой.

– Готфрид – великий человек! Терпеливый, героический и мудрый! Других таких нет! – непререкаемо произнесла она.

– Так я же не спорю! – удивилась Таня.

– Вот и прекрасно! Еще бы ты спорила! – отрезала Великая Зуби.

Таня прикусила язык. До поворота коридора они шли молча. Попавшегося им Синего Дядю, вздумавшего напасть на них с топором, преподавательница магических сглазов так шарахнула сдвоенной искрой, что сквозь пол он просачивался уже в виде плесени.

– Я что-то не то ляпнула? – спросила Таня.

– Думаешь, я не понимаю, на что ты намекала? – Великая Зуби высоко задрала подбородок. – Что с Готфридом невозможно разговаривать! Ну и что? Со многими хорошими людьми невозможно разговаривать! Со мной, например! Возражения?

Таня оставила Готфрида в покое и начала спешно искать новую тему.

– Э-э… Сарданапал – великий маг! С ним, наверное, интересно поболтать о магии! – ляпнула она.

Великая Зуби громко фыркнула. Ее челочка дернулась, как грива у пони.

– Ничуть! С ним как раз невозможно «болтать о магии»!

– Почему?

– Запомни, девочка! Ловелас начинает трещать о женщинах, когда стареет. Писатель учит писать, когда исписывается. Сарданапал – величайший маг. Говорить с кем попало о магии он не будет. Тем более «болтать». Все! Мы пришли.

Великая Зуби остановилась. С двери на Таню рычал золотой сфинкс. Рычание было таким яростным, что долетали капельки слюны. Зуби удивленно посмотрела на сфинкса и, подойдя к двери, решительно постучала. Выглянувший академик прикрикнул на сфинкса и провел Таню в кабинет.

– Ну и ну! Раньше вы вроде неплохо ладили! Чего это на него нашло? – Сарданапал весело смотрел на Таню. Кончики расшалившихся усов оплетали дужки очков, как виноградные лозы.

Дверь продолжала вздрагивать. Сквозь створку проступали то когти, то морда, то конец гибкого, сердито хлещущего хвоста.

– Может, я пропахла гарпиями? – предположила Таня.

Академик тревожно потянул носом.

– Сколько раз просил Тарараха оборудовать для лечения гарпий отдельное место! Но хватит об этом! Таня, как ты относишься к тому, что в подвале Тибидохса появились гекатонхейры?

– Титаны? Положительно! Нет? Тогда отрицательно! – попыталась угадать Таня.

– Лучше относись положительно, – серьезно сказал Сарданапал.

– Почему?

– Потому что титаны хотят сообщить нечто важное. Только тебе и никому другому.

Тане показалось, что она ослышалась.

– МНЕ? Почему мне? Почему не вам?

Глаза у Сарданапала стали строгими.

– Это и я хотел узнать: почему тебе?

– Не знаю, – честно ответила Таня.

Академик, помедлив, кивнул.

– Я тебе верю… В общем, непонятная история! Готфрид Бульонский уверяет, что слышал повторяющийся рокот: «Та-я Гро! Та-я Гро!» Но Готфрид слышал его через стену, приглушенно и не сразу догадался, что зовут именно тебя.

Новость Таню не обрадовала. Она поинтересовалась, не раздавят ли ее титаны.

– Когда-то ты была у них и уцелела! Хотя если ты откажешься – я пойму. Гекатонхейры, как создания первомира, чужды лукавства. Они идут на контакт только с теми, у кого истинная мысль равна истинному чувству, а истинное чувство тождественно истинному желанию. В любом другом случае могут и прихлопнуть.

– Как это «чужды лукавства»? То есть им нельзя врать? – забеспокоилась Таня.

Танья Грутти врала великолепно, изобретательно, художественно, с огоньком. Неостановимо врала. Так врут только гуманитарии, у которых фантазия и явь давно перемешались. Если бы ей сказали: «Не соври за день ни разу, и мы дадим тебе мешок золота!», то Таня и тут не смогла бы удержаться. Разве что зашила бы себе рот нитками. Но и тогда бы соврала. Хоть жестом, хоть взглядом, хоть мимикой, хоть пожатием плеч, но соврала бы.

Академик распутал мизинцем упрямые усы, которые от досады полезли ему в ноздри.

– Пп… чих… рости!.. Всякое изреченное слово имеет свою цель. Не только правду ли мы сказали, но и зачем мы ее сказали. Чтобы обидеть? Обрадовать? Поддержать? Самоутвердиться? Спасти? Втоптать в грязь? Что мы действительно говорим, когда произносим: «Ну как ты?», «Я соскучился» или «Как дела?» Может, мы говорим «Я соскучился», просто потому что нам не об кого почесать язык? Или спрашиваем «Как дела?», надеясь услышать, что все плохо? Поняла?

Таня поняла в основном то, что ее грузят чем-то муторно-нравственным.

– Хорошо. Сейчас покажу! – Сарданапал щелкнул пальцами.

Карта Тибидохса, вытканная на старом ковре, ожила, а затем один из ее участков укрупнился. Таня увидела Пупсикову. Дуся поздоровалась с Медузией, сердечно так поздоровалась, с широченной улыбкой, а та лишь рассеянно дрогнула змеешипящей шевелюрой. Лицо у Дуси вытянулось от обиды.