Он надел противогаз и крутанул вентиль. Азот послушно потек по шлангу. Андрей сделал глубокий, восьмисекундный вдох, замер еще на восемь секунд и так же плавно выдохнул. Клапан, как и ожидалось, сработал исправно, остатки кислорода покинули легкие. Скоро азот совсем вытеснит кислород, и он сначала потеряет сознание, а чуть позже умрет от асфиксии.

На третьем вдохе ритм сбился. Андрей уронил голову на грудь. Стул угрожающе заскрипел, но все же не сломался. Через какое-то время я услышал, как капли разбиваются о линолеум. Часто после смерти мышцы расслабляются, в том числе сфинктеры. Труп Андрея обделался, если говорить просто. По стулу потекла моча. К счастью, запаха я не почувствовал. Есть свои преимущества у выдуманных людей.

Но все, что существует в голове человека, абсолютно реально. И сейчас рядом со мной умер близкий человек. Из-под сомкнутых век потекли слезы, и я бы их не вытер, даже если бы мог.

Отец с младенчества готовил меня к бою с чудовищем. То есть к бою с ним самим. Буквально с того момента, когда сказал «бей». Всем своим видом он показал, что нет ничего страшнее него. И я добросовестно готовился с этим чудовищем сразиться. А потом оказалось, что я такой же, как он. Что я такое же чудовище. Но и по-другому быть не могло, с чудовищами могут сражаться только чудовища. Я помню, как впервые увидел страх в глазах другого человека. Не просто страх, а тот самый, который когда-то испытывал я сам. Хуже всего то, что это были глаза любимой женщины. В тот момент все стало ясно. Я уже проиграл. Я превратился в него. Я стал чудовищем. Я начал готовить того, кто победит меня. Не важно, насколько он реален. Я выдумал Андрея. И с ним произошло то же самое. Он выдумал Архана. И все повторится снова.

Просто не может быть иначе. Потому что с чудовищем невозможно бороться. Как только ты его побеждаешь — ты сам становишься чудовищем. Вот и все. И я знал это с самого начала, но на что-то надеялся. Я своими руками создал Андрея и лично вел его к самоубийству.

Я вспомнил его слова о том, что кто-то должен дойти до конца. И, наверное, если быть честным хотя бы с собой — я этого и хотел. Я хотел, чтобы он покончил с собой, хотя бы потому, что это и есть истинная победа над чудовищем. Все начинается и заканчивается в одном и том же месте. Я создал Андрея, чтобы убить его, потому что так я убиваю чудовище, которое не могу убить в себе.

У книги не будет счастливого конца. Главный герой покончил жизнь самоубийством. Выписался, пришел домой и надышался азотом. Тут мои мысли потекли в то неизбежное русло, в котором должны были оказаться давно.

Хотел ли мой отец моей смерти? И если да, то отдавал ли себе в этом отчет? Бывает ли такое на самом деле? Одно дело выдуманный персонаж, другое — твой сын. Кем надо быть, чтобы хотеть смерти собственному ребенку? И Розенбаум предлагал мне простить его?

В этот момент я проснулся. С абсолютно ясным и четким сознанием. Все кончено, я схожу с ума. Эксперимент вышел из-под контроля. Больше нельзя здесь оставаться.

Тело, еще недавно неподвластное, стало сильным и подозрительно легким. Я перевернулся на живот и несколько раз отжался на кровати. А потом, взявшись за края кровати, приподнялся над ней на одних руках, в почти горизонтальном положении.

Это, кажется, тоже не очень хорошо. Уж очень силен и легок, как будто скинул лет десять. Но это надо использовать. Я встал с кровати и, не надевая тапки, украдкой пошел к выходу из палаты. Мои сокамерники мирно посапывали, только Мопс что-то бормотал во сне.

Я аккуратно выглянул из палаты. В коридоре никого не было. На выходе из отделения тоже. Хотя наверняка на сестринском посту кто-то есть. Не может не быть. А еще где-то должен быть санитар. Я прислушался. В комнате досуга тихо, совсем неразборчиво бубнил телевизор.

Вот и стало понятно, где санитар. Я неторопливо вышел из палаты и тихонько прошел вдоль стены. Коридор показался очень длинным. А босые ноги совсем не чувствовали холода. Что же со мной происходит-то?

Я быстро заглянул в комнату досуга и тут же отстранился. Секунды хватило, чтобы понять, что санитар спит. Боец уснул на посту. Знаем, проходили. Я тихонько вошел в помещение и невольно глянул на телевизор. Там снова какой-то политический серпентарий. Эксперты обсуждают что-то.

Мое внимание тут же переключилось на санитара, но в уши просочился звук из проклятого ящика.

— В котле окажется не меньше семидесяти тысяч человек! — сказал какой-то эксперт. — Это все! Это победа!

— Врете! — кричал кто-то.

— А вы что, не за наших?! Не за правду?!

— Сразу после рекламы вы узнаете о главных успехах на западном фронте! Не переключайтесь! — вклинился третий противный голос. — Оставайтесь с нами, мы боремся за правду!

И действительно началась реклама. Прокладок, кажется. И, надо сказать, ее контекст сильно изменился, видимо, из-за того, что за секунду до нее говорили о какой-то войне. Мне показалось, что прокладки нужны для остановки кровотечения, а не для… ну, не для того кровотечения, в общем.

Я медленно подошел к дремлющему санитару. Он спал, уронив голову на грудь. Прямо перед ним на столе лежала связка ключей и карточка. Та самая карточка, благодаря которой я смогу выйти из отделения.

Все так просто. Одно движение — и карточка у меня. Я стал пятиться назад, не сводя глаз с санитара. Но он так и не проснулся. Даже когда кончилась реклама и эксперты снова стали обсуждать какие-то успехи на фронте. Тысячи пленных, сотни уничтоженных танков и самолетов. Да с кем они там воюют? Что за третья мировая?

Я вышел в коридор и задал себе очевидный вопрос. А как я собираюсь проскочить мимо медсестры? Можно, конечно, просто быстро открыть дверь и убежать, но это плохая идея. Сразу же поднимется тревога. Даже если сестра не успеет рассмотреть, кто вышел, она ведь наверняка в таком случае посмотрит в камеру.

И что