— Просто ты всегда по шаблону действуешь, вот я и уточнила.

— Перестань! Ничего я ему не сказала, вот еще… Просто поболтали, как старые приятели.

— А теперь вот что мне скажи. Ты совсем ничего не помнишь до падения из окна?

Оксана закрыла глаза и долго молчала. Я терпеливо ждала, хотя особой надежды не питала — она может соврать, что не помнит, чтобы избежать неприятных разговоров.

— Я испугалась, Деля. Испугалась, что больше никогда никому не буду нужна, — медленно проговорила Оксана, не открывая глаз. — Останусь одна, заведу сорок кошек… А теперь понимаю — ну дура ведь. А мама как же? Ей каково будет, да еще и после того, как мы напоследок поругались? Я права не имею оставить ее с этим, она же не переживет.

«Прогресс, — подумала я. — Совершенно очевидно, что психолог времени зря не теряет, а переключает ее с мужиков на мать. Хорошая тактика».

— Ну, а с Севкой-то на чем расстались?

— Он спрашивал, не нужно ли мне чего, я так поняла, что знает, где я, да? — она открыла глаза и посмотрела на меня в упор.

— Знает, — не стала отпираться я. — Случайно разговор зашел.

— Драгун, ты врать не умеешь. Он сказал, что ты приезжала.

— Вот трепло, — засмеялась я. — Приезжала, да. Кто вам, дуракам, еще поможет?

— А ты думаешь?..

— Если прекратишь свои упражнения и активные поиски лучшей доли, а присмотришься к тому, что у тебя уже есть, то вполне вероятно. И, между прочим, супруг твой бывший не пьет, поддерживает в квартире порядок и не ведет аморального образа жизни, — с улыбкой отчиталась я, видя, с каким интересом слушает это все моя подруга. — Так что делай выводы, дорогая.

— Кстати, Дель… а что у вас тут вечером случилось? — вдруг спросила она, и я насторожилась:

— А что?

— Было ощущение, что за стенкой кто-то здорово психовал и кидал вещи.

«За стенкой» ничего происходить не могло, палата Оксаны располагалась через три от палаты Казаковой, но они пустовали, и потому, видимо, ей показалось, что все происходит рядом.

— А больше ты ничего не слышала?

— Перед этим, кажется, Женька куда-то побежала — это у нее каблуки на туфлях, больше-то некому.

— А потом?

— А потом снова шаги, и все.

Я поднялась:

— Не обращай внимания, это так… ерунда. Ну, мне пора, а то еще в горздрав ехать. Тебе из города привезти что-нибудь?

— Да. Цветов купи, если не трудно. Хочу букет на тумбочку.

— Хорошо, — рассмеялась я и вышла.

Осталось узнать, куда именно отлучалась вчера Женя.

Я не могла уснуть, все сидела в кухне под включенным бра и смотрела на лежащий передо мной автобусный билет.

Павел не сказал, что ездил куда-то. И почему именно в этот поселок? Там нет ничего, кроме этой клиники. Может, мне не зря показалось, что я видела его? Может, это он и был? Но что он там делал? Раз шел по аллее, значит, у него был пропуск, а пропуск выписывают, если к кому-то приехал. К кому? Скорее всего, он действительно женат, и его жена вполне может лежать там, а что? Стаська же приехала — почему еще кто-то не может?

Из глаз хлынули слезы, капая на злосчастную бумажку. Зачем я вообще ее подняла?!

Он точно врет мне, теперь я это знала. И для меня не станет удивлением то, что больше он не позвонит — или позвонит через несколько недель, чтобы опять наврать про занятость. Господи, какая я дура…

Но мне бы хоть понять причину, по которой он выбрал меня объектом своей лжи. Для чего? Зачем было тратить время, деньги, силы на то, чтобы обманывать влюбившуюся в него женщину?

Взять с меня нечего, ни денег, ни квартиры — она напополам с мамой, ничего у меня нет. Что-то не складывалось, а стоило мне представить лицо Павла, и я снова начинала плакать от тоски по нему.

Если бы он позвонил сейчас, сию минуту — я бы ни в чем его не подозревала, я бы поверила. Но Павел не звонил.

Так прошло три дня. Я получила, наконец, новый паспорт, провела полдня, исправляя информацию в интернет-магазинах и на сайтах, требовавших паспортных данных, сходила даже в банк, чтобы сменить номер в договоре. Что-то мыла, что-то убирала, разбирала, выбрасывала… Занималась чем угодно, только чтобы заглушить боль, разрывавшую меня изнутри.

Попробовала позвонить Стаське, но телефон был выключен, а в полученном на второй день после ее операции сообщении Стаська просила пока не приезжать.

Это даже к лучшему — я все равно не смогла бы ехать по этой дороге, зная, что Павел тоже тут был и не сказал мне.

Неожиданно приехал Захар. Я растерялась, не знала, что сказать, а главное — мне было стыдно смотреть ему в глаза. Нет, не потому, что я завела роман, а потому, что оказалась дурой и доверилась какому-то аферисту. Мне казалось, что Захар тоже это видит.

— Ты не видела коричневый ежедневник? — спросил муж, роясь в столе.

— Он лежал в нижнем ящике.

— А, да… вот он. Ты мне пока не звони, хорошо? — попросил он таким тоном, будто все эти дни я обрывала его телефон бесконечными звонками.

Я только плечами пожала — мол, как скажешь.

— У тебя деньги есть?

— Есть.

— Ты скажи, если нужно, я схожу, сниму с карты. Меня какое-то время в городе не будет.

— И куда ты?

— Так нужны деньги или нет? — проигнорировав мой вопрос, спросил Захар нетерпеливо.

— Не нужны.

— Ну, как знаешь, — кажется, обиделся Захар и прошел в спальню, загремел там ящиками комода.

Мне почему-то было так больно видеть, как он собирает свои вещи, что заболело сердце. Он не забирал все, брал только необходимое, но мне казалось, что я слышу, как рвутся нити, связывавшие нас столько лет. Я вообще плохо понимала, что происходит со мной в последнее время, в голове царил хаос.

С одной стороны, я хотела уйти от Захара, а с другой — не могла поверить, что все заканчивается. Мне казалось, что подо мной расходится пол, и я вот-вот рухну в образовавшуюся трещину. И совершенно некому протянуть мне руку, поддержать, спасти.

Захар побросал то, что хотел, в сумку, и вышел в прихожую, начал обуваться. Я не могла сдвинуться с места, так и стояла посреди кухни, слушая, как бухает сердце. Стало тяжело дышать, закружилась голова, а когда за Захаром закрылась дверь, я упала на пол, потеряв сознание.

Шишка на затылке нестерпимо ныла, я прикладывала к ней пакет с мороженым горошком, но это помогало ненадолго. И черт с ней, с головой — к душе не приложишь горошек, чтобы она перестала болеть. Я чувствовала себя брошенной — всеми, и от этого было еще хуже. Плюнув на все, я решила поехать к маме.