Командор выстроил своих солдат:

– Несите его к его подданным! Несите так, словно это король испанцев, а не вождь дикарей! Ясно?!

– Так точно, сеньор! – грохнули в ответ сто хриплых голосов.

Священники пели псалмы. За ними шагали двадцать солдат, неся на плечах скорбный груз. Остальные маршировали с алебардами на плечах, соблюдая церемониальный шаг. Женщины Атауальпы ползли на коленях вслед за процессией, не переставая громко рыдать. Ревущая на все голоса, лязгающая металлом мечей, пахнущая конским потом, страхом и болью вереница вовремя появилась на треугольной площади в центре Кахамарки. Толпа уже бросала во всадников, охранявших вход в резиденцию, комья глины, а самые смелые пытались их стащить с лошадей. Лежащего на земле легче бить. Но вдруг беспорядки остановились. Улица ожидала от испанцев чего угодно, но только не почестей, оказанных осужденному императору. Над толпой повисла тишина, и этой молчаливой паузы было достаточно священникам, громогласно пропевшим, что король перед смертью добровольно принял церковь и церковные законы. Все это перевели толмачи, и толпа загудела снова, да так, что было непонятно – то ли осуждая слова священников, то ли одобряя. Но, поскольку всадников оставили в покое, испанцам показалось, что опасность бунта снизилась. А потом в толпе послышался голос:

– Раздайте все зерно с его складов голодным!

Когда Писарро перевели это требование, он решил сам ответить недовольным:

– Мы не знаем, где склады Атауальпы. Но как только узнаем, то…

– Тогда отдайте нам его самого! Этого нам на обед хватит!

– Возьми топор и отдели голову от тела!

Казнь Атауальпы с помощью гарроты 26 июля 1533 года. Поводом для смертного приговора, который вынесли конкистадоры, стал тот факт, что Атауальпа захватил в плен и казнил собственного брата Уаскара, являвшегося законным правителем Тавантинсуйу

Переводчик начал пересказывать его слова почти одновременно с речью самого командора. Но толпа не дала ему закончить.

И улица снова загудела. Теперь, правда, от смеха. Писарро понял, что сегодня останется в живых. И тогда он позвал к себе палача.

– Мой аделантадо, – возмутился стоявший недалеко от командора брат Висенте. – Это же вы дали слово Инке не разрушать его тело!

– Это мое слово! – расхохотался Писарро. – Сам дал, сам и забрал!

Вслед за ним засмеялись конкистадоры.

Что делать, когда ты останавливаешься за один шаг от тайны? Бывает ли тайна полураскрытой? Считается ли это победой? И не похожа ли жизнь среди нераскрытых тайн на сон? Вадим любил реальность. В юности его считали фантазером, но он стремился к тому, чтобы мечты превратить в реальность, и это у него получалось. Реальность не терпит недомолвок. С ней Вадим играл «в открытую». А тайны это и есть недомолвки, которые нарушают баланс между внутренним миром человека и тем, что его окружает. Так думал Вадим и старался, чтобы его поступки не расходились с мыслями.

Профессор Уильямс был знаком с профессором Паниагуа. Оба занимались империей Тавантинсуйу, но одного интересовала экономика, а другого нечто более таинственное, а именно сокровищница империи. Сэм не делал громких заявлений о сфере своих интересов, но Вадиму достаточно было услышать его страстный и подробный рассказ о бандейрантах.

Что сталось с Норманом? Куда исчез его старый друг после обычной болтовни за столиком в кафе, оказавшейся ящиком Пандоры, полным сюрпризов, преимущественно опасных. Вопрос не давал покоя Вадиму на гонке. За ответом на этот вопрос к нему приехал Себастьян и погиб, так и не узнав его. И вот он, рискуя потеряться в каменистой пустыне или умереть в лодке посреди безразмерной Амазонии, оказался вместе с тем, для кого имя Норман Рауль Вентура Паниагуа не пустой звук. Тайна…

– Он сложный человек, этот профессор Паниагуа. Очень сложный, – Сэм сложил руки на груди, задумчиво уставившись на корешки книг в комнате, которую называл библиотекой. – А вы, Бадди, откуда его знаете?

– Когда-то учился с ним вместе.

– В Киеве, насколько я помню?

– Да, там.

– А чем он был известен до Киева, Вы слышали?

Вадим помнил рассказы Нормана о конфликтах с полицией, но он никогда не придавал им особенного значения. Конфликты с полицией вписываются в нигилистическую схему на пути самоутверждения любого юноши. Так для чего же обращать на них внимание? Юноши бывают разные, а юность у всех более или менее одинаковая – во всяком случае, с биологической точки зрения.

– В нашей среде слухи почти всегда оказываются аксиомой, не требующей доказательств, – говорил профессор. – О коллеге Нормане ходили разные слухи. Учился он здесь, в Перу…

– Учился он в Боливии, в Санта-Крус. А потом у нас, в Киеве, – поправил Сэма украинец.

– Да, это так. Но знаете ли вы, что его университет обменивался с университетом в Лиме студентами. Иногда на целый семестр. На волне такого академического обмена и попал в Лиму будущий профессор истории. А здесь он сошелся с ребятами из «Светлого пути» и…

– «Светлый путь?» А что это такое? – перебил собеседника Вадим.

– «Сендеро луминосо» по-испански… На мой весьма субъективный взгляд, это смесь коммунизма и религии. О, некогда это была мощная организация, очень популярная в столице. А теперь ее остатки прячутся по лесам. Вы знаете, многие из последователей местной разновидности коммунизма верят в старые легенды?

– Какие, Сэмми?

– Ну, вот какие. Вы помните, что Франсиско Писарро приказал отделить голову от тела Великого Инки Атауальпы. Так вот, эти ребята множат россказни, что голова эта находится в сокровенном тайнике и – как бы это сказать? – отращивает себе новое тело. Что-то вроде этого. И однажды он появится, чтобы отомстить испанцам.

«Ничего особенного, – подумал Вадим. – Всем свойственно мечтать о герое, который однажды спасет всех отверженных».

А Сэм продолжал свой рассказ:

– Норман, будучи студентом, жаждал справедливости. Он хотел изменить мир к лучшему задолго до того, как об этом заявили пылесосы «Филипса». Он был страстным оратором, особенно на семинарах, и это быстро заметили «сендеристы». Именно таких, как он, и набирают в тайные сообщества. Ведь революционеры, как известно, делятся на дураков и подлецов. Разница только в том, что одни не ведают, что творят, а другие прекрасно ведают. Его втянули в организацию. Естественно, отнесли к первым. Но он быстро разобрался, кто есть кто, и не захотел быть ни тем, ни другим.