поцелуя горечь и багрец!

Ах, слепо губы я к тебе прижал,

Но волосы твои, как сотни жал,

Твои объятья мне сдавили шею,

Они беззвучно колют – что кинжал.

В моём грехе – блаженствия сума;

Ты поцелуем мне ответь сама,

Сжав губы мне, чтоб о грехе молчали:

Услышит кто: он – мёд, сойдут с ума.

Я слаб, чертоги дымны и пусты

И ропщут дни от тяжкой маяты,

Мне губы тщетно голуби клевали,

Любовь роняет жалкие цветы.

Меня узрел Господь, когда в тепле

Твоих объятий был я, как в петле,

Её Он сдёрнул, душу мне спасая —

Я будто слеп и гол, в чужой земле,

И слышу смех и плач, но почему

И где, не знаю, чувства как в дыму;

Но с севера идёт толпа людская

В Рим, получить за грех епитимью.

Скакал я с ними, молча, день потряс

Меня, как огоньки волшебных глаз,

Питал огнём мои глаза и взоры;

И я молитвы слышал каждый час.

Пока холмов ужасных белый ряд[135]

Пред нами плавал, как граница в ад,

Где люди ночи ждут сквозь дня просторы,

Как раковин уста, чей резок лад —

Вздох дьявола позволил им звучать;

Но ад и смерть нам удалось попрать,

Где воздух чист, долины и дубровы,

Мы в Рим идём, где Божья благодать[136].

Склонившись, каждый там воздал почёт

Тому, кто как Господь ключи несёт[137]

(Связать иль нет), вкусил и кровь Христову[138];

Взамен покой дал отче добрый тот[139].

Когда же я у ног его скорбел:

«Отец, хоть кровь Господня – наш удел,

Она не смоет пятна у пантеры,

И с нею эфиоп не станет бел.

Я согрешил, на Господа был зол,

Поэтому и жезл его колол

Меня сильней за этот грех без меры;

Красней, чем кровь наряд Его, престол

Перед глазами; знаю, мне – удар,

Коль горячей в семь раз стал ада жар

За грех мой». Он в ответ сказал мне слово,

Подняв мой дух; но пуст был этот дар;

Да, не скорбел я, коль он так сказал;

Но в голову мне голос проникал

Его звенящий, так покойник новый

Великий крик из ада услыхал.

Пока тот жезл сухой, где листьев нет,

И нет коры, но запах есть и цвет,

В глазах Господних не ищи прощенья,

Ты будешь изгоняться много лет.

Что если ствол сухой цветёт опять,

То, чего нет, должно ль существовать?

И коль кора иссохшая в цветенье,

Приятный плод мой грех родит ли вспять?

Нет, хоть родил те фрукты сухостой,

И сладостна вода в глуби морской,

Листочки не покроют ствол тот хилый,

Что тело изнурит и разум мой.

Хотя Господь с опаской ищет суть,

Нигде нет совершенного ничуть;

Хотя Он изучил мои все жилы,

В них кроме страсти нечему сверкнуть.

Домой вернулся грустным я вдвойне,

И всё ж моя любовь дороже мне

Моей души, и Господа прекрасней,

Кто сжал меня в объятьях в тишине.

Прекрасна до сих пор, лишь для меня,

Когда из моря пенного огня

Она пошла нагой, всех сладострастней,

Как огненный цветок при свете дня.

Да, мы лежали рядом, не дыша,

Уста слились, как тело и душа,

Она смеялась сочными губами,

И пахли югом волосы, шурша:

Цветов, корицы, фруктов аромат,

Духов царей восточных для услад,

Когда они охвачены страстями,

Курился ладан, и сандала чад.

Забыл я страх, томящие дела,

Молитвы и молебны без числа,

Её лицо, её волос сплетенье

Ко мне огнём прилипли, что тела

И одеянья жжёт, цепляя их;

Я после смерти средь огней больших

Навечно буду; так зачем волненье?

Горел я также и в страстях лихих.

Любовь, нет лучше жизни, чем она;

Познать любовь, что горечью полна,

Потом избегнуть Божеского взгляда;

Кто не познал – им будет ли дана

В бесплодном Небе радость перед Ним,

Когда в местах унылых мы грустим,

Страсть вспоминая, прошлую усладу,

И ласку перед космосом одним?

Как только прогрохочет трубный глас[140],

Душа покинет тело, только нас

Не разлучить; держу тебя рукою,

В тебя смотреть желаю каждый раз,

К тебе я прижимаю, как печать,

Себя[141]; от глаз людей хочу скрывать,

Пока Господь над морем и землёю

Гром труб не станет ночью ослаблять.

Анактория[142]

τίνος αὖ τὺ πειθοῖ

μὰψ σαγηνεύσας φιλότατα ;

Sappho.

Любовь к тебе – горька; твои глаза

Слепят, жгут пряди, вдох твой – что коса:

Мой дух и плоть кромсает нежным звуком,

Кровь закипает в венах с громким стуком.

Молю тебя, молчи и не дыши,

Пусть жизнь сгорит, мечта – не смерть в тиши.

Пусть море скроет нас, огня дыханье

(Его боишься – не моё желанье?)

Разделит кости и разрушит плоть,

И прах падёт наш – каждая щепоть.

Во мне и кровь, и боль твоя нетленны,

Сцепляются уста, пылают вены.

Плод – плод, цветок – цветок раздавит в нас,

Грудь – грудь спалит, и мы зажжём свой час.

Меня ты меньше любишь? Иль