Пунийцы были очень многочисленны и широко расселены на территориях недавно поверженной Карфагенской державы. Но сохранять национальную идентичность в новых условиях было для них крайне опасно, так как римские власти люто ненавидели Карфаген и его жителей. В итоге прозелитизм еврейской диаспоры, с одной стороны, и стремление пунийцев избежать возможных репрессий – с другой, привели к тому, что значительная часть пунийского этноса довольно быстро вошла в состав не столь многочисленной еврейской диаспоры Западного Средиземноморья.

Михаэль Туваль пишет: «Во-первых, если количество евреев в начале этого периода (конец VI века до н. э.) не превышало несколько десятков тысяч, то, по самым низким оценкам, к концу I века н. э. в мире было не менее 4,5 миллионов иудеев. Что же касается менее скептически настроенных исследователей, то они говорят о 6 и даже о 8 миллионах. Столь драматический прирост населения невозможно объяснить лишь пресловутой еврейской плодовитостью. Во-вторых, мы располагаем неоспоримыми свидетельствами о том, что евреи активно занимались прозелитизмом – и на государственном, и на индивидуальном уровнях… Кроме воинствующего государственного прозелитизма существовала также более мирная, индивидуальная „миссия”. Еврейские источники периода Второго храма свидетельствуют о том, что немало евреев питали надежду на обращение широких языческих масс в иудаизм»[174].

В Новом Завете именно об этой активной миссионерской деятельности сказано самим Спасителем: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что обходите море и сушу, дабы обратить хотя бы одного; и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас» (Мф 23:15).

Современные специалисты в области исторической геногеографии, изучающие методами генетики древние миграции людей, полагают, что переход в иудаизм (гиюр) нееврейского населения Палестины и других регионов древней ойкумены, прежде всего во время правления Хасмонеев и первые века римского владычества над Иудеей, мог происходить достаточно активно: еврейское общество было более открытым к приему прозелитов, чем это обычно принято считать. По данным генетики, в этот период фиксируется приток иноэтничного населения в еврейскую диаспору Северной Африки, а также Восточной и Южной Европы, в частности Испании. Родственное в языковом отношении ханаанское население бывших финикийских колоний легко интегрировалось в еврейские общины, принимая иудаизм.

Современные генетики, сравнивая нынешнюю североафриканскую популяцию евреев с другими еврейскими популяциями, говорят о ее изолированном характере. Так, авторитетный журнал «Труды Национальной академии наук США» (34 выпуск за 2012 г.) утверждает: «Когда в сравнение включили только европейские, ближневосточные, североафриканские популяции евреев и нееврейские популяции [до этого сравнивались все популяции в мировом масштабе – К. М.], популяции североафриканских евреев формировали единый, но обособленный [от других групп евреев – К. М.] кластер»[175].

Многие отцы Церкви и христианские писатели, в частности блаженный Иероним, Тертуллиан и блаженный Августин отмечали древность и процветание еврейских общин на землях, которые некогда были колонизированы ханаанейцами и принадлежали Карфагену. Они сообщали, что лишь в одной Северной Африке жило около миллиона иудеев. По всей видимости, появиться там в таком количестве они могли только в результате массового перехода в иудаизм местного населения, то есть пунийцев.

Иудеи активно противодействовали распространению среди североафриканских христиан перевода Библии на латынь, сделанного святым блаженным Иеронимом (т. н. Вульгаты). Они безосновательно заявляли, что в переводе множество ошибок и искажений, а это в свою очередь посеяло сильное смущение в умах христиан.

Живший в XIV веке выдающийся арабский историк Ибн Хальдун считал, что некоторые большие и влиятельные берберские племена Северной Африки происходят от ханаанейцев, перебравшихся в Африку из Сирии и обратившихся в иудейство.

Обращению пунийцев в иудаизм способствовало их этнокультурное родство с евреями. Почву для иудаизации подготовили, во-первых, языковая близость, а во-вторых, общность некоторых традиций и обычаев. Как и евреи, пунийцы почитали субботу и совершали обрезание, отпускали бороду и покрывали голову шапочкой. Финикийцы, так же как иудеи, не называли сына именем отца, но могли назвать ребенка именем умершего родственника, например деда; у евреев, как и у финикийцев, зять некоторое время жил в доме тестя. Карфагеняне отправляли десятину в храм Тира, а евреи – Иерусалима.

Цивилизация Ханаана и Карфаген как ее самое значительное ответвление были всецело проникнуты враждебным отношением к Риму. Римское завоевание Иудеи и разрушение римлянами Второго храма сделало ханаанейцев и иудеев союзниками в этой ненависти к Империи.

Герберт Уэллс в своей «Краткой истории человечества» так описал это срастание Ханаана с евреями: «После падения Тира, Сидона, Карфагена и испанских колоний финикийцы исчезают со страниц истории; и совершенно неожиданно в Испании, Африке, Египте, Аравии, везде, где только ступила нога финикийца, мы обнаруживаем еврейские общины… Из всех семитских государств и городов, что цвели еще пять веков тому назад, лишь одна маленькая страна еще оставалась независимой и управлялась местными царями – Иудея, освобожденная из под власти Селевкидов, она подчинялась местным правителям из рода Маккавеев. К этому времени Библия была практически завершена… Было естественно, что карфагеняне, финикийцы и другие родственные им народы, распыленные по всему миру, видели общий очаг в практически подобном еврейском языке и в этой литературе мужества и надежды. Можно сказать и то, что они и теперь оставались мировыми купцами и банкирами»[176].

Государственный строй времен Августа и иных первых императоров хранил в себе пережитки республиканской системы управления. Однако Империя постепенно освобождалась от этих древних обычаев, сковывавших ее развитие. Напротив, усиливаются монархические тенденции. Власть императоров теряет вид порождения республики, освобождается от навязчивых попыток контроля со стороны республиканских институтов, движется к абсолютизму.