— Я так решил, — твердо ответил Зотов, выпрямляясь и оборачиваясь к подошедшему составу. — Я больше не в праве злоупотреблять твоей добротой.

— Мы живем в большом городе, — глядя вслед отъезжающему поезду, громко сказала Мила. — Однако, когда людям суждено встретиться, он становится тесным мирком.

— Твоя правда.

— И еще, не сочти меня навязчивой. Я не имею права давать тебе советы, но… Послушай, не бросай университет, хорошо? Не нужно опрометчиво относиться к годам. Ты ведь уже знаешь, как это тяжело. К тому же мама будет огорчена, если, снова взявшись за кисти, ты забросишь учебу. Будь последовательным. Пообещай мне!

— Обещаю.

— Надеюсь, что мы еще встретимся, — протягивая руку, как можно веселее произнесла Смыслова. Богдан осторожно взял ее руку, поднес к губам и поцеловал.

— Ну, что ты…

— Спасибо, — он вглядывался в ее лицо, словно стараясь запомнить еще незамеченные детали. Его глаза снова погрустнели, стали темно-серыми, как те грузные тучи, что в этот вечер проплывали по ноябрьскому небу. — И все-таки, я не могу отделаться от ощущения, что твое лицо мне знакомо.

Богдан не выдержал и снова произнес эту фразу, на что Мила только вздохнула без слов. Она хотела, чтобы он видел в ней обычную женщину, а не лицо телевизионного канала, сошедшее к нему с экрана. Она ничего не сказала ему, хотя в последнюю минуту, стоя в готовящемся к отправке составе, чуть было не произнесла что-то вроде: «Чаще смотри телевизор» или «Не пропускай выпусков новостей». Нет, этого не стоило делать. Богдану нужна его муза, только его, открытая его проницательным взглядом, выделившим ее из многолюдной толпы. Пусть так…

— Мила Николаевна, — из задумчивости ее вывел знакомый голос Хлебникова. Он еще здесь? А как далеко в эти мгновения была она. — Мила, я очень рад видеть тебя такой.

— Какой? — она с трудом вернулась в кабинет и снова продолжала разговор.

— Восторженной, полной романтики. Признаться, я необычайно рад. Тебе это идет.

— Спасибо.

— Но ничто не должно противоречить нашим планам, — едва заметно меняя тон, заметил Хлебников.

— Разумеется, — Мила внутренне собралась.

— Тогда давай посмотрим на часы, — Константин заставил ее вернуться в реальное время. — Скоро эфир. Тебя наверняка ждет гример.

— Конечно, — Мила покосилась на отключенный телефон. Наверняка ей уже звонили, а, может быть, приход Хлебникова связан именно с тем, что доброжелатели решили указать на несвойственную ей несобранность.

— А зашел я, — словно прочитав ее мысли, продолжил Константин, — чтобы сказать, что со следующей недели мы снимаем новогоднюю программу. В понедельник будет совещание по этому поводу. Новый год не за горами, время летит.

— Это точно, — Мила знала, что все с нетерпением ждут начала съемок новогоднего шоу. Принять в нем участие — доказать всем, что ты востребована, что ты на плаву.

— Вот и хорошо, — Хлебников поднялся и пошел к выходу. Уже закрывая за собой дверь, он сказал: — На время съемок Одинцова ведет новости. Это я предупреждаю тебя, чтобы сообщение не застало тебя врасплох на совещании.

— Спасибо за предупреждение, — Милу оно все равно не обрадовало. Она знала, что рано или поздно на ее место придет молодая, красивая ведущая, которой будет суждено стать лицом канала. Одинцова уже практически заменила ее в программе новостей. Но показывать свое разочарование Смыслова не стала. Она была на таком подъеме, что, казалось, могла делать гораздо больше, чем раньше. Но начальство всегда решает по-своему. Когда-то она заняла чье-то место. Пришел ее черед.

— Надеюсь, ты не станешь думать об Одинцовой как о своей сопернице? — словно прочитав все на лице Милы, добавил Хлебников. Он хотел, чтобы Мила не нервничала и спокойно работала. Она умная женщина и понимает, что нет в этом мире ничего вечного. — Не думаешь?

— Я вообще не стану о ней думать.

— Мудро.

— В моем возрасте это должно быть нормой, — улыбнулась Смыслова.

— А о передаче с Зотовым ты подумай хорошенько. Может быть, из этого выйдет новый проект. Что-то вроде «Открываем новые имена».

— Я подумаю, — поднявшись, сказала Мила, а когда дверь за Константином закрылась, медленно опустилась в свое кресло. Но все, что должно было ее сейчас тревожить — перспективы, карьера, а может быть, ее закат, — все это отошло на задний план. Главной стала необходимость помочь Богдану. Взгляд Милы снова остановился на портрете. Как же ей хотелось, чтобы сегодня Богдан все-таки ответил на вопрос, где он мог ее видеть и почему ее лицо казалось ему таким знакомым. Может быть, тогда он снова окажется на аллее парка, а Мила, теперь намеренно, будет возвращаться домой этим путем. Если бы так сложилось, Смыслова знала, что сказала бы при встрече. Она была уверена, что от ее предложения Богдан не сможет отказаться.

Ирина нервно поглядывала на часы. Время — беспощадная штука, когда ждешь. Оно ползет, замедляя ход стрелок, выжимая из тебя остатки надежды. Вот уже два часа, как Максим должен был вернуться с работы. Последнее время он все чаще задерживался в университете. В их отношениях постепенно возникала трещина, а остановить процесс у Ирины не было возможности. Не было хотя бы потому, что Хмелевская знала: с ее стороны нет подвоха, притворства. Она любит, она заботится и делает больше, чем когда-либо, для того, чтобы сделать любимого счастливым. Но она где-то ошиблась. Ирина кусала губы: что она сделала не так? Почему все вдруг стало таким шатким, зыбким, лишенным будущего? Она чувствовала это, но нарочно уходила от откровенных разговоров, делая вид, что все в порядке. Она была веселой, чуть-чуть рассеянной, продолжала баловать Максима вниманием, которым он был так долго обделен. Смыслов мог позволить себе любой каприз — она бросалась выполнять любое его желание, высказанное вскользь, между прочим. Это доставляло ей. огромное наслаждение. Ей казалось, что ничего, кроме благодарности и ответного светлого чувства она не заслуживает. Ирина готовила Максиму изысканные блюда, покупала ему подарки, приносила завтрак в постель, бросалась завязывать ему шнурки на ботинках.

— Что ты, что ты! Я сам, — Смыслов поднимал ее, крепко взяв за плечи. Каждый раз Ирина повиновалась его просьбе и молча, с неизменной улыбкой наблюдала, как он долго, словно ребенок, который недавно этому научился, завязывает шнурки. Холодное время года предполагало большую заботу: Ирина внимательно проверяла, как у Максима закутана шея, надел ли он теплый свитер под куртку, не пора ли сменить головной убор на более теплый. Но ее все больше удивляло то, как Максим переменился ко всем этим, так умилявшим его в начале их отношений, знакам внимания. Он раздражался, говоря, что давно вышел из детского возраста и в состоянии разобраться со всем самостоятельно.

— А разве я тебе мешаю делать это? — как-то не выдержала Ирина.

— Я не мальчик, которого любящая мама окружает своей заботой.