Эля, прежде чем свернуть к дому, схватила его за рукав и стала настойчиво требовать сходить с ней в кино «Акваланги на дне» — ведь, скорее всего, фильм уже перестанут крутить в Салехарде, когда они туда вернутся. Конечно, она попросит мать сводить ее на пятичасовой сеанс, но вдруг та не согласится, ведь ей еще вещи собирать… обычно их отвозил на вокзал дядя Коля на своей «инвалидке», но ему сейчас не до них; вот и за такси теперь платить придется, и контролер сегодня будет не Раиса — у ней тоже печальных забот полон рот, — и Элю не пропустят без билета, да не очень и хочется, просто в зале темно и…

— Да ты боишься, что ли, идти одна? — догадался Марат. — Сиди тогда дома. И не пей вино.

— Сказанул! Я и «Буратино» теперь не пью. Только воду из-под крана или из фонтанчика. И мамка тоже.

В конце концов Эля вынудила его дать ей слово прийти к пяти часам в кинотеатр: Марат согласился, решив заодно проверить, как там Жека, — конечно, за перенесенный стыд не убивают, но если стыд величиной и ужасом с Голиафа, то — пожалуй…

Дорога пролегала мимо кинотеатра — и в глаза ему бросилась новая афиша к фильму «Ромео и Джульетта», повешенная рядом со вчерашним изображением спасенного из воды Марата. Он готов был поклясться, что голова шатенки, которая должна обозначать Джульетту, совсем не похожа на играющую заглавную роль актрису, а это… Тоня. И краска на ее щеках — не румянец любовной страсти к Ромео, а нездоровая синюшность. Что-то Стерх совсем разошелся в художественном рвении халтурно изображать знакомых. И уж не про эту ли афишу говорила Эля, упомнив, что художник, в пику, может быть, старшей сестре, изобразил Тоню — тогда как Марату было доподлинно известно, что Сергей Стерхов на серьезной картине рисует Женю, притянув на тот же холст Марата — за ремень, захлестнутый на запястье.

— Верно схвачено: цвет лица у Тони Лунеговой всегда такой нетрадиционной окраски. Это от нездорового кровообращения, она инвалид детства, — услышал Марат и, обернувшись, увидел Лору, которая опять нацепила парик. Голова ее непропорционально увеличилась в размерах, так что взрослая женщина стала напоминать головастого младенца. — Многие местные жители тоже знают и понимают, что этой девушке не до любовных утех. Поэтому то, как она на афише откинула голову, томно опустила ресницы и приоткрыла губы, точно готовясь издать стон страсти, выглядит вдвойне кощунственно. И в довершение ко всему — красные губы на нарисованной углем голове. — Лора усмехнулась и покачала увеличенной головой. — Думаю, что ей этот глумливый шарж может нанести психическую травму, а у зрителей вызвать неприятный осадок и отпугнуть от посещения данного очага культуры. Для лечения инвалидов детства есть больницы, а кинотеатры — для того, чтобы люди могли отдохнуть душой, глядя на цивильных актеров в красивой любовной страсти. Не надо валить всё в одну кучу. На Бытхе живет немало влиятельных людей, и вряд ли они оставят такую циничную выходку безнаказанной. Хорошо, что мой супруг остался дома, в Салехарде, он — главный редактор газеты «Правда Севера», а будь он здесь — непременно сообщил бы куда следует о проделках местных мазил. Куда только смотрит руководство кинотеатра!

— Думаю, вы преувеличиваете, — пожал плечами Марат. — Курортников, которые Тоню не знают, это лицо не отпугнет, а заманит в кинозал, как магнитом. А местные захотят узнать: неужто Антонина Лунегова снялась в кино — и валом повалят за билетами! И пусть, в конце концов, они узнают, что Тони на экране и с лучом кинопроектора не сыщешь, однако Шекспир есть Шекспир: увлеченные действием трагедии, они забудут и простят художнику его невинную шутку.

— Это не шутка, на Западе это называется «рекламный ход». Может, ты и прав: тут изображено скорее сердце порока, чем порок сердца. А это многих привлекает.

— Ну а отпугнет скорее другое: убийство, совершённое на восьмичасовом киносеансе, — обронил Марат.

— Или тоже, наоборот, привлечет. — Лора широко улыбнулась, и обнажилось что-то торчащее из десны вбок, хоть и заросшее розовым мясом, но явно искусственного происхождения, связанное, видимо, с вставными золотыми коронками.

Лора, пройдя через фойе — сквозь толстое стекло он мог наблюдать ее забавную походку: круглые рычаги ягодиц так и ходили, короткая льняная белая юбка открывала бронзовые ноги с такими мощными икрами, что позавидовали бы борцы самбо, — скрылась за дверью, которая вела, как он знал, в подсобные помещения кинотеатра, напоминающие коридоры Учреждения.

Старший узник Петрик говорил, что в Учреждении всё продумано до мелочей. Заключенные пишут фиолетовыми чернилами, учителя правят их красными. Эти два цвета с противоположных концов радуги резче всего отличаются друг от друга. Вот и лицо больной Тони на афише художник подмазал слегка фиолетовым, а здоровые лица отливают розовым: ток алой крови за толстыми щеками. УтльтраФИОлет лета.

Марат попал в промежуток между сеансами: один фильм на середине, до начала другого полно времени, и фойе перед кассой вновь пустовало. Сделав крюк, он осторожно подобрался к окошку сбоку и даже присел, делая вид, что подбирает упавшие монетки, которые разложил перед собой, помня, что касса вытянута от окошка вправо вдоль глухой стены, а подошедшие купить билет отражаются в зеркале, повешенном против окна, поэтому пустота стула, выдвинутого от поперек стоящего стола, где стопкой сложены планы зала на все сеансы, не должна вводить в заблуждение: Жека вполне могла наблюдать за окном. Уловка Марата оказалась вознаграждена: он застал край любопытного разговора, приглушенного, к сожалению, стеной и оргстеклом окошка (звук доносился сквозь вырез в стекле для подачи денег и билетов, а может, и через неплотно прикрытую дверь в кассу).

— Дружба дружбой, а табачок врозь. Сёстры сёстрами, а паренек пополам не делится. Будь у меня время — я бы отбила у тебя твоего художника. Хоть на спор! За постой деньги плачены — тут мы квиты, а на личном фронте — на войне как на войне. — Марат узнал голос Лоры (значит, вот она куда свернула!) — скрипучий, с дребезгом, но настроенный так, что из среднего уха проникал прямиком в низ живота.

— За тобой не заржавеет, генерал невидимого любовного фронта! Это мне доподлинно известно: еще по Адику! — язвительно и звонко произнесла Жека.

— Да уж, изгадил мне твой уголовничек весь отпуск! Теперь еще от милиции отбивайся! Я думала, он захрапел, а он захрипел. Вот так и не чаешь, что окажешься последней собеседницей. Не знаешь, чего ждать от жизни. Завтра атомная бомба упадет — и все будем в одной братской могиле, и те, кто себя блюдет, тоже: и блюдущие, и блядущие. Теперь мужу сообщат на работу, что распивала спиртные напитки на киносеансе, где укокошили соседа по залу.

— Соседа! — воскликнула Жека с сарказмом.

— Соседа, а то кого же! И твоего соседа тоже. Тетя Шура рассказывала, как ты, малолетка, из нижних открытых окон выкликала его в верхние, чтобы лишний раз не подниматься. Ну, и к Рае из рая — соответственно, к будущей свекрови — подкатывала: та тебя привечала, думала, невестка подрастает в подполье. Но не вышло из Райки свекровки! Слышала я, как она твое имя расхваливала! — И Лора стала с надрывом передразнивать Раису: «Дающие имена должны быть дальновидны. Евгения — периодически модное имя. А Антонина — это бесперспективное имя, скоро станет таким же нелепым, как Акулина или Домна». Только Тоньке, думаю, уже будет всё равно, перспективным или бесперспективным окажется ее имя в будущем. А «Лариса», чтоб ты знала, — чайка. Но от Лариски шаг до киски, а где кыс, там и брысь. Вечером, под газом, он называл меня Лариской, ночью киской, а утром скажет «брысь!». Я даже мужу, хоть он у меня руководящий работник, не позволяю называть себя Лариской — только Лора. Вообще, мужчина должен сразу почувствовать, что даже твое имя не будет для него легкой добычей. Ты знаешь себе цену, не стесняешься своих форм… Не бывает плохих имен — бывают плохие хозяева. И хозяйки. А Владилен мне говорил: женщина должна быть как пальма: тонкая, стройная, пышная.