— Вламываешься без стука, как хозяин! — проворчала она. — Ты пьян, что ли?

Марат смотрел на нее не мигая, пока с запозданием не сообразил, что она до сих пор тут одна. Переделала всю домашнюю работу и застыла в ожидании мужчины вместе с разложенными на столе приборами. Что ж: второй раз за день они взаимно разочаровывают друг друга. Впрочем, у него было правило: не обедать там, где однажды отужинал… ну, или позавтракал. Конечно, это касалось побегов, жизнь в Учреждении неизбежно и неизбывно требовала размеренности. Да его, кажется, на этот раз и не собирались звать к столу.

— Я трезв, — сказал Марат, подступая к женщине по сырому линолеуму и на всякий пожарный случай метнув быстрый взгляд в комнату.

— Так ты забыл, что я тебе говорила? — спросила женщина, выделяя слово «тебе» и по своей привычке угрожающе скрещивая на груди руки.

— У меня, к сожалению, нет шишки домоседства — и вот я здесь. Но с памятью у меня всё в порядке. Я помню, вы сказали, что и духу моего тут быть не должно. И я бы всё-таки послушался, не противоречь это пожелание другому вашему же заявлению.

— Это какому же заявлению? — нахмурилась женщина.

— Вы сказали, что знаете Фирсова Захара Трофимовича, тысяча девятьсот тридцать девятого года рождения, русского, уроженца города Юрга, одно время работавшего старпомом на пассажирском лайнере, лучше всех.

— Как официально ты его представил! Я бы, пожалуй, подумала: важная птица, если б не знала, что он скотина безрогая, фук и мыльный пузырь!

— Я всего лишь хотел удостовериться, что мы ведем речь об одном человеке, а не о полных тезках, — ведь ни про его фамилию, ни про имя, ни даже про отчество не скажешь, что они редкие. А я собирался оспорить ваше утверждение касательно того, кто лучше знает этого товарища.

Женщина хмыкнула:

— Ну да, ты же у нас знатный фирсовед!

— Возможно. Вот вы ждете-ждете, а он всё не идет. Значит, он всё-таки вынудил вас тосковать. Несмотря на то, что вы на днях попытались заставить его ревновать, пойдя в кино с другим…

— Сначала он меня не пригласил. А уж потом я пошла с другим. Я не для того на курорт приехала, чтобы по вечерам тут скучать в одиночестве, — в голосе ее зазвенели слёзы. — И он-то тоже ждал кого-то, пустое кресло не для меня держал!

Марат пристально смотрел на женщину: похоже ли это на правду? Или она, как соучастница отравления, ловко водит его за нос — даже слезу готова пустить и поревновать для виду. И если Краб доверился ей в таком деле, то их, по-видимому, связывают давние, очень давние отношения. Но дорожит ли истец ею? Что-то непохоже… И дорожит ли она истцом, или только притворяется, или что-то выгадывает? Какие тут ставки? По меньшей мере ей может светить жилплощадь на побережье, по большей мере… немалый срок, а то и вышка! Если подозрения Марата обоснованны. Тут нужна была очная ставка, но истец постоянно где-то пропадал — не пора ли отправляться в порт, искать плавучую камеру хранения, в которой Марат предусмотрительно оставил свои войлочные сибирские ботинки «прощай молодость!», ведь теперь при розыске он может назвать имя капитана или матроса, раз уж название катера кто-то хитроумно закрасил. Но не факт, что и там он обнаружит Фирсова. Вот, например, эта ловкачка устроила отличную мышеловку, даже салфетки не забыла положить возле сыра, но Краб что-то не спешит совать сюда свою голову в белой фуражке. Известно ведь, какой у истцов нюх на ловушки! Что ж — значит, всё правильно: Марат в нужном месте, только не следует торопить и подгонять события — всё своим чередом, всё в свое время. Тихими стопами, тихими стопами, как он прочел в одной книжке, которую подсунула ему воспитательница-звездочет.

— Мы два чужих человека в чужой квартире. Я, по вашим предположениям, шулер. Вы, насколько я понимаю, аферистка. Велика ли между нами разница? Мы же почти сообщники. Так, может, нам лучше договориться? — прошептав это, Марат притянул ее к себе за ворот — даже платье затрещало — и не мигая уставился в глаза. Она явно не ожидала от него такой силы и такой злобы. И, конечно, мигом сообразила, что подумает истец (а он мог неожиданно заявиться), — если обнаружит ее в разорванной одежде наедине с посторонним.

— О чём же нам договариваться? — спросила она, бросая на него испытующие взгляды. Они оставались в той же напряженной неудобной позе: она хищно склонилась над ним, а он, вывернув голову, исподлобья ее рассматривал.

— Я не буду вас разубеждать в том, что я один из многочисленных его дружков. Но ведь и вы одна из многочисленных подружек.

По лбу женщины побежали волны поперечных морщин, она поджала губы и сузила потемневшие до сизости глаза.

— Поскольку меня он интересует как игрок, — продолжал небрежно Марат, — а вас, очевидно, как мужчина и хозяин квартиры, мы могли бы обменяться сведениями о нем, которых каждому из нас, наверное, недостает, раз мы оба тут сидим в ожидании его прихода и не понимаем, где и почему он задерживается. Значит, мы плохо знаем своего противника, и нам логично было бы не скучать вдвоем в его жилище, а заняться изучением и сличением сведений о хозяине.

— С чего ты взял, что он мой враг?

— Может, не враг, а жертва. Во всяком случае, что-то вам от него нужно. Но если вы одно, а я иное, мы могли бы разграничить сферы наших интересов и избежать ненужного противостояния.

— Это он-то моя жертва?! — перебила женщина, раздувая ноздри, и вдруг, отступившись от Марата, захохотала. — Ну что ж, раз ты предложил перемыть ему кости, то и начинай первым. Задавай свои вопросы!

Давая понять, что разговор предстоит долгий, Марат прошел в комнату, миновал железную кровать с панцирной сеткой — его так и тянуло на ней поваляться, но он только скользнул ладонью по гладкой блестящей спинке и уселся на стул, для удобства вытянув перед собой, как протез, затекшую ногу.

— Он давно играет? — небрежно задал Марат простой вопрос.

Женщина сходила на кухню и принесла стакан давешнего компота: утром он его вылил в раковину и потому посчитал своим долгом на этот раз опустошить стакан: компот из чернослива — аромат давно утраченной наивности детства, которую Марат давно в себе изжил.

— Раньше, чем научился ходить, — усевшись на кровать поверх рифленого белого покрывала, отвечала женщина и скрестила загорелые ноги в тапочках без задников. — В школе он играл на мои поцелуи, только я ему проигрывала. Невезуч. И надо сказать, что эта лотерея не более оскорбительна, чем игра в бутылочку, когда фортуна соединяет линией поцелуя двух глупых подростков.

— Даже когда фортуна помещается в бутылке из-под гавайского рома? — пошел ва-банк Марат.

— Даже когда она скрывается в бутылке из-под шотландского виски, — парировала женщина. Она встала со своего места и принялась мерить комнату шагами по отскобленному полу: от окна с плюшевой раздернутой портьерой до лакированного платяного шкафа. — «Полнота и острота жизни открываются в процессе игры. До перебоев в сердце и колотья в висках. А вне игры пища — силос, вино — дурман, женщины — мясо. Жизнь теряет вкус», — так он говорил. Шулерство — профессия. А игра — вдохновение. Никогда не жульничал, даже если от этого зависела чья-то жизнь. Он и меня заразил. Это я — жертва, а не он. Многим я пожертвовала ради него, очень многим. У него золотые руки, а он стал перекати-полем и перекати-морем. Списали с морского флота, потому что закатился в игорный притон. Ну а я завербовалась на плавбазу. Захотела узнать, на самом ли деле селедки в море соленые. Икру отметала — и уплыла. Вот я какая! И вот она, вся моя жизнь — внутри трюма на дальневосточном сейнере — закатана в консервные банки с надписью «Сайра» или «Сельдь иваси». И кто те консервы купил, тот мою жизнь и съел. Много денег заработала на северах, привезла и отдала ему. Мы собирались дом купить, чтобы грех исправить… не важно. Для того и работала, копила деньги, а уж он как обрадовался — на руках носил, в пустую ванну голую положил и деньгами засыпал! «Азарт никогда не выступает в голом виде, а всегда рядится в благие намерения», — тоже его слова. Он мои денежки на кон поставил, хотел удвоить, чтобы не только дом у моря купить, а еще и моторку с гаражом — давняя его мечта, — и бредень: опять рыбку ловить, только уж не одному, а со мной. Хотел удвоить — а всё проиграл. Так что, видишь, квартирка эта, на которую, ты считаешь, я глаз положила, не совсем мне чужая, хотя и не мне дадена и я тут всего лишь случайная летняя гостья. Одна из многих — как ты верно, о-очень верно подметил.