– Как, по-твоему, я могу расслабиться? – Я машу рукой. – Я не сидела в машине несколько месяцев. Мне все интересно! Сегодня все было сущей пыткой. Я целый день просидела в комнате отдыха, уставившись на часы.

– Если тебе от этого станет легче, на моем столе высится куча бумаг, потому что я не мог сосредоточиться. В конце концов я махнул рукой и ушел с работы на час раньше. – Лахлан одаривает меня такой искренней улыбкой, что я чуть не прижимаю руку к груди от боли. – Но если ты хочешь и дальше смотреть по сторонам, то ради бога… не позволяй мне тебя прерывать.

– Не-а. – Я ерзаю за сиденье. – Расскажи лучше о своем доме.

– Что ты хочешь узнать?

– Как он выглядит?

Он пожимает плечами.

– Дом как дом.

– Не ленись, рассказывай, – уговариваю я. – Хочется услышать подробности.

– Он небольшой. Две спальни, одна ванная комната. Небольшая кухня и гостиная. Ковер старый, устарел вместе с техникой, но мне нравится.

– Ты сам обставил его?

Он пристально смотрит на меня.

– А как ты думаешь?

Я улыбаюсь и смотрю, как закат красиво окрашивает небо.

Мы едем по автостраде в объезд Маклина. Я смотрю в окно, и мой родной город пролетает мимо меня, похожий на размытое световое пятно. По идее я должна испытывать тягу к городу, в котором выросла, но в эти минуты я ничего не чувствую. Единственное, что у меня есть, это воспоминания о Лане. Они тянутся к моему сердцу, кричат мне, что Лана где-то там. Пусть не в Маклине, но где-то рядом.

Мы несколько раз сворачиваем туда-сюда. Два часа пути пролетели незаметно, и вскоре мы въезжаем на окраину Шарлоттсвилля. Мы заходим в закусочную и заказываем жирную еду, при виде которой мой желудок начинает урчать.

– Мы почти на месте, – говорит Лахлан.

– Все в порядке, – заверяю я его. – Мне весело.

– Просто сидя в машине?

Я пожимаю плечами и незаметно вытягиваю из бумажного пакета немного картошки фри.

– Зато я вижу твою новую жизнь в этом городе.

– Я пока еще привыкаю, – признается Лахлан. – Но как здорово, когда никто не знает твоего имени. – Он смотрит на меня. – Тебе бы понравилось.

– Если я когда-нибудь выйду из Фэйрфакса, – бормочу я.

– Непременно выйдешь, – твердо говорит Лахлан.

Мы выезжаем из города. Машины встречаются реже, дорога становится хуже и уже. Лахлан вынужден сбросить скорость, объезжая выбоины.

Лахлан сворачивает на гравийную дорогу. В моих венах бурлит возбуждение. Когда мы выехали из Шарлоттсвилля, пошел снег. Фары высвечивают замороженные песчинки, делая их похожими на миллионы танцующих в воздухе снежинок.

Его подъездная дорожка довольно ухабистая. Меня трясет и подбрасывает на сиденье, я цепляюсь за ручку над головой.

– Ты трясешься по этим ухабам ежедневно?

– Ага.

– И как только твоя машина это выдерживает?

– Подумаешь, пара-тройка кочек, – отшучивается Лахлан.

Я укоризненно смотрю на него.

– Ладно… – нехотя соглашается он. – Тут и впрямь неровно. Но я скоро все исправлю.

Через мгновение он паркует машину. Я смотрю на дом перед нами.

– Значит, это твой дом.

Дом небольшой. Белая облупившаяся краска. Небольшое крыльцо, к стене приставлена метла. Никакого величия. Никаких архитектурных изысков. Полная противоположность домам, в которых мы выросли.

Я в полном восторге. Его дом похож на тот домик в лесу.

Лахлан наклоняет голову и улыбается озорной улыбкой. Она тотчас напоминает мне пятнадцатилетнего мальчишку, в которого я когда-то влюбилась.

– Да. Соответствует твоим ожиданиям?

Мое мнение ему важно. Даже в детстве оно имело значение. Именно это и делает Лахлана моей страховочной сеткой – я всегда буду важна для него.

– Еще как! Я в полном восторге.

Мы выходим из машины. Он идет к багажнику и берет мою сумку.

– Что заставило тебя выбрать это место? – спрашиваю я.

Он вешает мою сумку через плечо и берет меня за руку. Мы шагаем к его дому, бок о бок.

– Дом маленький. Уединенный. Как такой не любить?

Поднявшись на крыльцо, мы топаем, чтобы стряхнуть снег с обуви. Лахлан открывает входную дверь и, протянув руку, щелкает выключателем.

В доме небольшая прихожая, ведущая прямо на кухню. Это одна из самых крошечных кухонь, какие я когда-либо видела, со старой техникой цвета авокадо.

Лахлан бросает ключи на стойку и молча ведет меня в гостиную. Это самая большая комната в доме. Здесь только бежевый ковер, коричневый кожаный диван, кресло с кофейным столиком и телевизор в углу. Интерьер дополняет груда коробок, сваленных у стены.

Я указываю на них.

– Мне нравится, как ты обставил дом.

Лахлан прислоняется к стене и улыбается мне.

– Это отняло кучу времени.

Я иду вперед, придирчиво разглядывая все вокруг.

– Оно и видно.

– Скажите, декоратор интерьера Наоми, что бы вы сделали по-другому?

– Во-первых, я бы повесила шторы. – Я указываю на эркер. – И это были бы тюлевые шторы. Затем покрасила бы стены в бледно-желтый цвет. Ковер я бы оставила. Повесила бы несколько картин. Нашла бы несколько красивых цветов и непременно навалила бы в эркер целую гору подушек, чтобы в любое время можно было расслабиться и смотреть на улицу.

– Колоссальная работа.

Для него – да. Но если бы я жила с ним, то делала бы все сама и с самой широкой улыбкой.

– Ты думаешь, – говорит Лахлан.

– Я воображаю, – поправляю я его.

– То же самое.

Он идет на кухню. Я слышу, как хлопают дверцы шкафчиков.

– Я знал, что тебе понравится это место, – кричит он.

Я следую за Лахланом.

– Ты серьезно?

Он берет две тарелки и накладывает на них еду.

– Конечно, – рассеянно говорит он. – Риелтор показал мне дом, и когда я увидел эркер, то вспомнил, как ты говорила об этом в детстве.

– Так что технически этот дом наполовину мой, – поддразниваю я.

Лахлан протягивает мне тарелку. Я пытаюсь взять ее, но Лахлан крепко держит тарелку. Он не отпустит ее, пока я не посмотрю ему в глаза. Когда я, наконец, это делаю, я ловлю на себе его напряженный взгляд.

– Почему наполовину? Он весь твой.

Я тупо смотрю на него. Нет, он не лжет.

– Пойдем, – говорит Лахлан. – Будем ужинать в гостиной.