– Да-да-да, – спохватывается она, и снова мне непривычно, как бодро эта «неподвижная» старушка мчится в свою комнату, чтобы появиться через несколько минут в полной боевой готовности – в верхней одежде.

Это не я её тяну за руку, она – меня. Наша цель – любимая оранжерея, которую некая Лилия воздвигла для Неймана.

Нас, наверное, видели все. И то, как бодро передвигала ногами Мотя, забывшая о своём инвалидном кресле. Маленький прорыв. Крошечная победа. Может, как раз этого ей и не хватало – побыть в полном одиночестве, чтобы подумать и соскучиться, найти зацепку, которая вернула её к жизни.

Конечно, это не я, а её Стефан, мальчик, которого она любила всем сердцем.

– Я ненадолго, – говорю, как только мы устраиваемся на лавке среди растений. Я уверена: Нейман вернётся за мной. – Но, думаю, дня три у нас есть. Я попрошу, чтобы он забрал вас. У него большая квартира. Нам вместе будет хорошо.

Мотя качает головой, улыбаясь. Смотрит на меня мудро и чуть лукаво, а я чувствую, как краснеют щёки, как бросает в жар.

– Я вам там не нужна, мне и здесь неплохо. И мне достаточно того, что ты рядом, а он меняется, становится живым. Это то, о чём я молилась последние годы. Даже у таких стальных мальчиков, как он, должны быть чувства.

Вряд ли это чувства. То есть не то, о чём думает она. Нейман просто меня хочет. А это немного другое. Но, может, она и права: даже у таких, как он, есть вполне понятные желания и потребности. А я, кажется, хочу, чтобы он стал первым. Не потому что время пришло, а… сложно объяснить, даже самой себе. Я зависима от того, как тают его льды. На это хочется смотреть.

Хочу содрать с него шкуру и посмотреть на душу. Увидеть то, что за бронёй. Взобраться на вершину и поставить свой маленький флажок покорённой высоты.

Может, с другими девушками он такой же. Я не обольщаюсь на его счёт. Но вряд ли он дарит налево и направо бусы своей матери. Я понимаю, что значит этот подарок. Таким не разбрасываются.

– Какой была его мать? – спрашиваю быстро, чтобы не передумать. – Точнее, родители. Он ведь их помнит, правда?

– Помнит, конечно, – скрипит, вздыхая, Матильда. – Наверное, нельзя об этом рассказывать. А может, даже поздно. Но в детстве он был другим. Мягким. Впечатлительным. И, – пощёлкала она сухими пальцами, – бурлящим, что ли. Очень страстным, восприимчивым.

Я смотрела на Мотю во все глаза. Она сейчас о Неймане?

– Не верится, правда? – пролегли горькие морщинки в уголках её губ. – Очень замкнутым он стал после их смерти. Стефан никогда особо не был близок с отцом. Евгению всегда было не до сына и Таши – так звали его мать. Наташа. Таша. Бизнес. Большие деньги. Какие-то планы и перспективы. На семью оставалось очень мало времени. Немудрено, что мать для Стефана была всем. Самый дорогой и близкий человек. Она его понимала, принимала таким, как есть, любила. Евгению Стефан казался неидеальным. Слишком изнеженным. Ему вечно не хватало в собственном сыне мужественности и твёрдости. Ну, что ж. Стефан таким стал со временем. Может, даже куда жёстче, чем его отец. Может быть, сегодняшний Стефан нравился бы Евгению куда больше. А я вот считаю, что это неправильно – быть человеком слишком больших страстей, что запечатаны внутри и не выходят наружу. И чем дальше, тем глубже пропасть. Но я не теряла надежды, что однажды он хоть немного оттает. Изменится. И, кажется, именно это сейчас происходит. Любовь способна на чудеса, Ника.

Любовь. Она меня напугала своими надеждами. Я ни за что и никогда не хочу сделать ей больно. Между мной и Нейманом определённо что-то происходит, но уж точно не любовь. Тяга. Химия. Непонятные для меня деловые отношения. Мои тайны, которые, как мне кажется, для Неймана вовсе не тайны. Игра, в конце концов. Любовью не пахнет.

– Вы бы не обольщались, – бормочу, потому что и вслух свои мысли озвучить не могу, и давать ей ложные надежды – жестоко.

– Я давно научилась смотреть правде в глаза. А ещё – замечать тайное, то, чего другим заметить не дано, – проводит она сухонькой ладонью по моим волосам. – Не тревожься понапрасну. Просто плыви по его течению. Доверься. И уж он точно знает, где ваш общий берег.

Спорить я не стала. В кармане снова пиликнул телефон.

«Ты не ответила. Всё плохо?»

Снова Индиго.

Я извиняюсь взглядом перед Мотей. И, пока не передумала, набираю сообщение:

«У меня всё хорошо. Не пиши и не звони мне больше. Это лишнее».

Отрезала мостик. Сломала веточку, за которую, наверное, могла бы ухватиться, если станет совсем невмоготу.

Может, потому что всё для себя решила. А может, потому что Индиго, появившийся так внезапно, вынырнувший из недалёкого прошлого, пугал меня и тревожил куда больше, чем Нейман, к которому, кажется, я по-своему привыкла.

Я больше не хотела убегать. Я решила дойти до конца. Игры ли, договора ли. Или чего-то другого. Рано или поздно всё разрешится. Закончится. Или начнётся. Загадывать я н хотела. Но во мне, как и в Моте, поселилась надежда, что я не испорченная кукла, не орудие в память Влада, не битая жизнью и людьми девочка, а нечто большее. Душа. Сердце. Желанная девушка, наконец.

Даже если я ничего не значу для Неймана, у меня есть Мотя и Чертяка. Это уже гораздо больше, чем ничего. У меня есть кактусы и бусы женщины, которая умела любить.

В тот день мы пили чай, много смеялись с Мотей. Читали книги. Между нами нет-нет да пролегали воспоминания. Больше её. Мои тоже, но внутри. Я не хотела делиться своим прошлым, оживлять воспоминания, ностальгировать. Я предпочла не вскрывать рану, не испытывать боль. Меня вполне устраивала некая анестезия того куска души, куда я свалила прожитые годы. Были моменты, о которых я вспоминать не желала. Одинокой девочке сложно выжить, но я смогла как-то.

Вечером, когда Мотя, обессиленная, но счастливая, улеглась в кровать, я проскользнула в малую библиотеку. Долго бродила, проводя ладонями по корешкам книг, а затем решилась.

В подставке на столе – отлично заточенные карандаши. На углу стола – белые листы бумаги. Они тянули меня, завораживали.

Пальцы, оказывается, помнят. Думала уже не смогу. Оказывается, всё возвращается. Я рисовала. Наносила штрихи. Не давала себе думать – жила только этим моментом. Это жило во мне и ждало своего часа.

Чертяка сидит на полу, задрав ногу. Мотино лицо с лёгкой улыбкой на сухих губах. Острые скулы Неймана и глаза…

Телефонный звонок разорвал тишину подобно грому. Рука дёрнулась. Грифель сломался, оставляя на офисной бумаге неровную черту и дырку.

«Стефан» – высвечивается на экране. Помнится, я переименовывала его контакт. Обозначала буквой «Н». Он проверял мои звонки? Снова с маниакальным упрямством вбивал своё имя?

У меня трясутся руки. От неожиданности. А ещё я чувствую, что улыбаюсь. Он всё же позвонил. Ну и что, что ночью?

– Да, – отвечаю я, прижимая телефон к уху.