Арес практически рвет и мечет.

– Я сам ее поцелую!

Афродита заливается смехом.

– Все же не просто так меня называют богиней любви, – мурлычет она. – Я могу заставить бога войны вздыхать по девушке, о которой он всего лишь услышал в истории.

Аполлон создает для себя великолепное пианино, украшенное переливающимися огнями, и начинает играть и петь.

– Ты можешь прекратить это блеяние? – Арес никогда не был ценителем музыки.

– Может, сеть Гефеста и удерживает тебя, богиня, но на самом деле мы все – пленники твоей истории, – говорит галантный Аполлон. – Я понимаю Ареса. Кажется, твоя Хейзел просто умоляет о том, чтобы ее поцеловали. Конечно, умоляет не буквально, а метафорически.

– Что там было насчет дракона? – спрашивает Арес. – Она назвала меня драконом?

– Не обращай внимания, Арес, – Афродита похлопывает его по макушке. – Просто слушай мою глупую любовную историю.

Они ели. Они смотрели друг другу в глаза, кормили друг друга и делали все милые вещи, которые обычно делают молодые пары, когда думают, что их никто не видит. На самом деле они очаровали многих посетителей ресторана, наблюдающих за юным британским солдатом и его petite amie.

Но время пришло. Арес, Аполлон, мне понятно, что вы чувствуете: я чувствовала то же самое. Джеймс и Хейзел тоже это понимали.

Но где? Когда-то Джеймс хотел создать идеальные романтические условия.

«Париж – достаточно романтичное место, – сказала я ему. – Просто сделай это».

Поэтому, когда добродушный официант принес им счет (он не включил туда плату за профитроли), Джеймс заплатил за ужин, и они вышли на улицу. Казалось, что они идут к квартире тети Колетт, но на самом деле каждый из них искал подходящее место.

И они его нашли! Крошечный парк на углу, с несколькими голыми деревьями, пустым прудом и одной-единственной статуей моего дорогого малыша Купидона. Все появилось в нужный момент, как по волшебству, и в самом деле, я приложила к этому руку. На улице совсем стемнело, но я развела тучи и рассыпала по небу звезды. Дул холодный ветер, но я направила его в другую сторону, прочь от парка.

Вещмешок и букет роз остались на скамейке, пока влюбленные прогуливались по дорожкам, держась за руки. Под их ногами хрустели сухие листья. Они оба знали, что произойдет дальше, но не хотели делать этого в спешке.

– Хейзел?

– Да, Джеймс?

– Потанцуй со мной.

Они танцевали в парке, под простую мелодию, которую напевала Хейзел. В какой-то момент, когда девушка сбилась с мотива, они поняли, как глупо выглядят со стороны, и начали безудержно смеяться.

– О, Хейзел, – прошептал Джеймс, прижимая ее к себе. – Как ты можешь быть настоящей?

– Когда я с тобой, – сказала она. – Все кажется не настоящим, словно во сне.

Сам того не осознавая, Джеймс провел руками за ушами Хейзел и запустил пальцы в ее волосы. Он поцеловал ее в лоб, тут и там, затем опустился к ее щеке и коснулся губами кончика ее носа. Наконец, очень медленно, Джеймс коснулся губ Хейзел и поцеловал ее с нежностью и благоговением.

– Наконец-то, – вздыхает Арес.

– Всегда пожалуйста, – отвечает Афродита.

Мы когда-нибудь были молодыми?

Конечно, мы вечно молоды и прекрасны, а наша страсть и сила никогда не иссякнут, но было ли время, когда мы только появились на свет? Когда мы попробовали что-то в первый раз?

Вы можете вспомнить свой первый настоящий поцелуй? Когда по твоему телу разливается приятное тепло, и внутри просыпается новое чувство, о котором ты даже не подозревал.

На свете нет ничего более правильного. Это чудо, единственное в своем роде. И если я увижу его еще миллионы раз, прежде чем Земля столкнется с Солнцем, я все еще буду восторженным наблюдателем, пьющим этот нектар со священной завистью.

Смогу ли я вкратце описать последующие двадцать четыре часа?

Мне не хотелось смущать Джеймса и Хейзел, но при этом я не хотела пропустить ни секунды.

Джеймс уже целовался с несколькими девушками. Они были похожи на статуи: задерживали дыхание и позволяли себя целовать, оставаясь неподвижными и холодными. Возможно, это была какая-то женская причуда.

Некоторым юношам это нравилось. Им казалось, что такую ледяную деву можно растопить и завоевать, проявив немного мужественной настойчивости.

Хейзел была совсем другой: она целовала его в ответ. Все девушки, которых он целовал до этого, рассыпались в пыль.

Что ж.

Мы все остались довольны.

В конце концов, Джеймс и Хейзел нашли дорогу до квартиры тети Колетт. На пути они много раз останавливались, но я предоставлю это вашему воображению. Колетт и ее тетя еще не ложились, занимая себя фиалковыми леденцами и бесконечными раундами Le Tourn’oie – настольной игры, которую Хейзел знала как «Игра в Гуся». Тетя Соланж настояла на том, что будет вежливо дождаться гостей, как бы поздно они не пришли.

– Ну конечно, – ответила Колетт. – Ты просто хочешь посмотреть на красивого британского солдата.

Тетя Соланж пожала плечами.

– Biensûr, – сказала она, без малейшего раскаяния в голосе.

Когда Хейзел и Джеймс наконец позвонили в дверь, тетя Соланж воспользовалась привилегиями пожилой европейской женщины и позволила себе прокомментировать рост юноши, поцеловать его в обе щеки, ущипнуть за них, восхититься его плечами и, в общем, смутить своего гостя до такого состояния, что он начал напоминать помидор. Когда Джеймс достал деньги и попытался заплатить за проживание, тетя Соланж только отмахнулась от них и показала молодому человеку его комнату. Когда все было улажено, она ушла спать. Колетт последовала ее примеру.

Кухня находилась дальше всего от спален, поэтому Хейзел и Джеймс устроились там. Оставшись наедине, они выяснили, что поцелуи без верхней одежды – это совершенно новый вид удовольствия, и могли бы сидеть на этой кухне вечно, если бы тетя Соланж не выбежала из своей комнаты в поисках ножниц, которые, естественно, лежали в ящике для посуды. Им пришлось пожелать друг другу спокойной ночи и разойтись по своим спальням, хотя каждый был уверен, что не сможет заснуть до утра.

Но Джеймс не спал в нормальной кровати уже несколько месяцев, а Хейзел провела всю прошлую ночь в поезде, поэтому, как только их головы коснулись подушек, они провалились в глубокий сон без сновидений, кроме одного прекрасного образа, который наполнил часы между пожеланием спокойной ночи и новой встречей.