Вскоре дорожка перестала наплывать на правую стену, потянулась ровной белесой нитью, будто выложенной по линеечке, и путники поняли, что миновали аномальное место и вернулись в исходное положение.

– Так вроде привычнее. – Птенец сравнил свои впечатления, но пришлось признаться себе, что на самом деле он никакой разницы не почувствовал. Сложный и вовсе промолчал.

Волкогонов же прислушивался к своим ощущениям настолько тщательно, что порой принимал ложные сигналы своего тела за сигналы об опасности. Он надолго замирал на месте, заставляя остальных нервничать, при этом не произносил ни звука, пока кто-нибудь из ходоков не окликал его по имени.

– Иваныч, не пугай нас так каждые пять минут, а не то мне уже хочется присесть куда-нибудь со спущенными штанами от твоих невольных пауз, – высказал общее недовольство Сложный.

– Это как идти по минному полю без щупа, – сравнил Волкогонов. – Никогда не знаешь, в каком месте вляпаешься во что-нибудь… неприятное.

Борис не стал с ним спорить, но ему хотелось побыстрее выбраться из проклятого тоннеля и увидеть над головой небо.

Вскоре Волкогонов почувствовал, что идти стало гораздо легче, будто с его плеч свалилась целая гора. Возможно, все дело было в том, что ветер стих, а может, в чем-то другом. Так или иначе, он непроизвольно прибавил шаг. Юноша первым заметил странное поведение проводника и окликнул его.

– Мы не успеваем, Николай Иванович! – Птенец почти бежал следом за проводником, и даже бывалый Борис начал задыхаться.

– Кажется, здесь земное притяжение гораздо слабее. – Волкогонов вернулся обратно и пошел в пяти шагах перед остальными.

– Ну не знаю… Я с этим мешком на носилках никакой легкости не ощущаю, – пробурчал Борис, и Петр был вынужден с ним согласиться.

– Сменить тебя? – предложил проводник.

– Вот уж дудки, – наотрез отказался Сложный. – Это ваша прерогатива – по потолкам ходить и маршрут прокладывать. Я чувствую себя увереннее в качестве носильщика.

Птенцу же очень хотелось избавиться от ненавистной ноши и тычков Сложного, но он сжал зубы и промолчал, когда взор проводника устремился на него.

Николай Иванович пожал плечами и снова пошел впереди группы. Правда, буквально через несколько минут ощутил, что еще не успел поставить одну ногу на землю, как вторая неожиданно оторвалась от земли. Проводник предстал перед товарищами в довольно нелепой позе, зависнув на мгновение без опоры, чем вызвал крайнюю степень изумления на лицах друзей.

– Это что сейчас такое было? – Борис первым справился с удивлением и воззрился на проводника, который стоял с крайней степенью недовольства на лице: он рассчитывал, что гравитационные аттракционы закончились еще несколько сот метров назад.

Вместо ответа Волкогонов оттолкнулся обеими ногами от пола и снова воспарил, приземлившись в двух метрах впереди.

– Кажись, здесь притяжение совсем слабое, – констатировал Птенец и бодро потрусил к проводнику. Его тотчас подхватило неведомой силой и поволокло вместе с носилками вверх.

– Стоять! Куда? – запричитал Борис, чувствуя, как напарник уплывает вместе с носилками под самый потолок. Да и сам Птенец понял, что случилось неладное, и начал забавно сучить ногами в воздухе, не отпуская при этом носилок. Однако вернуться на пол тоннеля никак не получалось. Борис по инерции сделал несколько шагов вперед и почувствовал, что теряет над своим телом контроль: оно вдруг стало легким, как пушинка, и потянулось вверх следом за носилками. Теперь уже Волкогонов наблюдал за происходящим с изрядной долей изумления: двое людей, крепко вцепившись в носилки, с круглыми от страха глазами проплыли мимо него, будто находились не на земле, а на орбитальной космической станции в условиях невесомости.

– Иваныч, чего делать-то?! – Борис пытался ногами затормозить полет, но вместо этого лишь увеличил скорость движения, и вся процессия понеслась еще быстрее.

– Перестаньте шевелиться, так вы лишь ускоряетесь! – Волкогонов пытался сообразить, что следует предпринять, чтобы «приземлить» этих двоих.

– Легко сказать! – Птенец даже перестал дышать, но это не помогло, он по-прежнему плавно двигался по тоннелю, будто челн, подгоняемый ветром в паруса.

– Эх, была не была… – Волкогонов посильнее оттолкнулся ногами и тоже взмыл в воздух, стараясь догнать клиентов, которые уже улетели вперед метров на двадцать.

– Пять минут – полет нормальный! – попытался пошутить Борис, но вышло слишком нервно.

Внезапно человек на носилках громко застонал, еще сильнее перепугав всю компанию.

– Давай ты тут еще не возникай! – взяв себя в руки, высказал претензии «потеряшке» Сложный. – Ты-то и так с комфортом путешествуешь.

– Угу, это мы с тобой реактивными двигателями работаем, – мрачно сострил Птенец, – а он первым классом летит.

Борис оценил шутку, и на душе даже стало немного легче, несмотря на то, что светить перед собой мог только Волкогонов, а они с Петром неслись в кромешное никуда.

– Иваныч, ты хоть нам посадочную полосу подсвети, а то идем по приборам! – Сложный обернулся и разглядел отстающего проводника, который всеми правдами и неправдами пытался их догнать. Свет его фонаря хаотично плясал по стенам тоннеля, будто его владельца вертело пропеллером. – Ты только носилки не отпускай, – предупредил напарника Борис, который уже ничего перед собой не видел, – а то опять окажешься рядом с каким-нибудь деревом, точно Кот ученый.

В ответ Птенец истерически хихикнул. Он видел перед собой лишь абсолютную тьму. Казалось, что он не летит параллельно полу, а падает в бесконечный бездонный колодец, и падение будет продолжаться целую вечность. Это было странно, но совсем не страшно, парня все еще грела мысль, что на запястье покоится подарок Филина, который поможет преодолеть все передряги.

«Это чертово место точно обладает разумом», – мельком подумал Борис. Он в отличие от Петра не сомневался: рано или поздно полет прекратится – так же неожиданно, как и начался, и потому перестал заморачиваться. Сейчас его больше заботили другие вопросы. Он думал о своем существовании на Большой земле, как жил все это время, куда шел, к чему стремился и чего, собственно, хотел. На войне он просто выживал, выживал как мог, там все средства хороши, играть в благородство на войне как минимум глупо. Дальше вспомнилась погоня за деньгами и авторитетом, жизнь в достатке. Но чувствовал ли он себя по-настоящему счастливым? Наверное, нет. Ни одна человеческая смерть не может быть оправдана, даже если это смерть самого отъявленного мерзавца на земле. Глядя на прожитое, Борис вдруг понял, что отъявленным мерзавцем оказался он сам. Он не сделал ничего, чтобы жизнь вокруг стала лучше, зато сделал многое, чтобы у некоторых она трагически прервалась. Самое страшное, что по этому поводу его совсем не мучила совесть, он крепко спал по ночам и даже не вспоминал тех, кто погиб от