– Вы знаете, кто преступник? – осторожно спросила Надежда.

– Естественно, мы же не щи лаптем хлебаем, а работаем, – фыркнула сыщица.

– И кто, кто же это?!

– Надя, не гони лошадей, я сказала – это не телефонный разговор. Ты где, кстати? Надеюсь, уже что в «Склифе»?

– Нет, я туда еще не доехала.

– Почему так долго?

– На дорогах пробки.

– О, кажется, за нами «орлы» прилетели, – вдруг хихикнула Галина. – Я у окна стою, наблюдаю… вон они, во двор въезжают. Гляди-ка, сразу на двух машинах, так что повезут нас с комфортом. Все, Надя, пока! Как только отмотаю срок и откинусь, перезвоню, – и Галя отключилась.

– Вот в этом вся наша Галина – не женщина, а настоящая бестия в юбке, – усмехнулась Надежда. – Знает, кто преступник, и ничего мне не сказала! Любит она всякие «спецэффекты», хлебом не корми – дай покрасоваться перед благодарной публикой. Ну, ладно, главное, что убийца известен, остальное уже семечки… Ой, блин, ведь ее и Люсьену в милицию загребли! – подпрыгнула она на сиденье. – Андрей, что ты молчишь? Сделай же что-нибудь!

Зинаида Николаевна сидела на первом этаже, в зале приема посетителей института Склифосовского, пребывая в глубокой задумчивости. Она приехала сюда полтора часа назад, но до сих пор не могла найти решения своей страшной задачи. Рядом с палатой реанимационного отделения, где лежал ее кровный враг, Никита Ярцев, сидели два здоровых парня, и она прекрасно понимала, что дежурят они тут не просто так.

«Что делать? Что же мне делать? – думала она. – Я не могу оставить все как есть и не исполнить клятвы, данной Мариночке. Как мне попасть к нему? Мне нужна всего одна минута, этого вполне достаточно, чтобы остановить его лживое сердце! И тогда я смогу со спокойной душой, зная, что выполнила свой долг, уйти к своей девочке. Скоро я приду к тебе, доченька, мы обязательно встретимся и уже никогда и никто не сможет нас разлучить», – прошептала женщина, сверкнув безумными, лихорадочными глазами.

Неожиданно по ее ногам проехалась тряпка, и раздался недовольный голос:

– Ноги подбери, не видишь, я полы мою? И чего здеся сидеть, когда до посещения еще целых три часа? На улице тоже лавки есть, вот и сидели бы там, работать только мешают, – проворчала уборщица, возя шваброй под креслами. – На дверях в проходной черным по белому написано, что бахилы надо брать и на свои грабли надевать. Так нет же, как неграмотные все али слепые! Хоть кол на голове теши, а все равно в своей обувке топают, грязь носют. А я здеся надрывайся с утра до вечера за енти копейки!

Услышав слова про копейки, Зинаида Николаевна встрепенулась и торопливо полезла в сумку. Она достала кошелек и, открыв его, облегченно вздохнула:

– Есть. – Она повернулась к пожилой уборщице и с улыбкой спросила: – Хотите хорошо заработать?

– Чегой-то? – не поняла бабка.

– Заработать, говорю, хотите?

– Смотря сколько и за что…

– Дам три тысячи рублей за то, что вы отдадите мне свою спецодежду и ведро со шваброй.

– Чего? – снова не сообразила поломойка.

– Сын мой в реанимации лежит, в очень плохом состоянии, – сдерживая нетерпение, начала объяснять Зинаида Николаевна. – А туда никого не пускают, даже близких родственников – не положено, говорят. А вдруг мой сыночек умрет, и мне больше не доведется его живым увидеть? Врачи ничего определенного сказать не могут, мол, все зависит от состояния молодого организма, будем, мол, надеяться на лучшее… Только мое материнское сердце подсказывает, что не увижу я больше своего сыночка родимого живым! – горько всхлипнула она. – Я вижу, что вы добрая женщина, помогите мне, Христом Богом прошу! Дайте взглянуть на сына в последний раз, пока он живой еще, помогите успокоиться сердцу материнскому!

– Где, говоришь, лежит твой сын? – спросила уборщица.

– В реанимации.

– Это здеся, на первом этаже?

– Да, да, – радостно закивала головой Зинаида Николаевна. – Так вы поможете мне туда пройти? Я вам три тысячи рублей дам, это очень хорошие деньги, – напомнила она о вознаграждении.

– Деньги действительно хорошие, – согласилась уборщица. – Только ведь меня там каждая собака знает, да и полы я там уже помыла, как нарочно, – закряхтела она. – Здеся-то, в общем зале, я подрабатываю на полставки, а вообще-то как раз в реанимации числюсь… Как сынка-то кличут, говоришь?

– Никита Ярцев, он после операции.

– А-а, тот, с ранением головы?

– Да-да, он самый! Он самый и есть, с ранением, – зачастила «несчастная мать». – Мне бы хоть одним глазком взглянуть на сыночка! По головушке раненой погладить, увидеть, что сердечко еще бьется, – притворно зарыдала она, спрятав лицо в ладонях.

– Я тебя прекрасно понимаю, – закивала головой уборщица. – Сама двух сынов родила. Только как же я тебя туда проведу? Ведь нарушение это, ежели главный наш прознает, он меня…

– Не отказывайте мне! – перебила ее Зинаида Николаевна. – Если мало трех тысяч, вдобавок еще колечко отдам, старинное, еще матери моей принадлежало, – выкинула она последний «козырь», чтобы сделка не сорвалась. – Вот, посмотрите, – Кулагина поднесла руку к лицу уборщицы.

– Ну-ка, ну-ка, покаж колечко, – заинтересовалась бабка, алчно сверкнув глазами и схватив просительницу за руку. – Да, золото еще советских времен, сейчас такого днем с огнем не сыскать. Внучке моей понравилось бы, у нее день рождения через два дня…

– Вот и подарите ей колечко, – зашептала Зинаида Николаевна, пригнувшись к уху уборщицы. – И внучку порадуете, и меня, бедную мать, утешите. Не отказывайте мне, умоляю!

– Ладно, пошли, – решилась наконец уборщица, не сумев побороть искушение. – В раздевалку иди, там я тебя и обряжу как полагается. Только гляди у меня, ежели чего, ты меня не видала и не знаешь, скажешь, мол, сама все придумала, – предупредила она. – Тебя поругают да отпустят, а мне несдобровать, сразу с работы вылечу без выходного пособия!

– Конечно, конечно, не волнуйтесь, – суетливо пообещала Зинаида Николаевна, следуя за уборщицей и едва сдерживая радость. – Да и меня они, я думаю, поймут. За что меня ругать-то, ведь я же мать?!

– Если вдруг медсестры спросят – кто ты такая, скажешь, что новая нянечка, они здесь чуть ли не каждый месяц меняются. Работа нелегкая, а зарплата, сама небось знаешь – кошкины слезы. Родственники, конечно, благодарят иногда, нет-нет, сунут в карман сторублевку-другую, но таких не очень-то и много… Это только слухи одни, что нянечки в больницах как сыр в масле катаются, а на самом деле… ай, и говорить не хочу! Вот врачи – эти-то хорошо живут, не тужат, особливо хирурги. За каждую операцию от родственников конвертик получают, и зарплата у них – не чета нашей. Я вот своей внучке устала долдонить – учись, девка, получишь образование, будешь в достатке жить, а без него – станешь, как я, шваброй махать, объедки собирать. Ну, вот и пришли, – закончила свою трескотню уборщица, распахивая дверь раздевалки. – Вот тебе шкафчик свободный, одежу туда повесь, а вот это на себя надевай, – она подала Кулагиной синий костюм с логотипом больницы. – Вот еще шапочка и тапки.