По известным оценкам, из примерно шестидесяти кандидатур, выдвинутых или поддерживаемых королевским двором, прошло только четырнадцать человек. Однако следует отметить, что большинство выбранных в парламент кандидатов вовсе не считали себя приверженцами короны в каком-либо конкретном смысле: это были люди, которые пришли в Вестминстер с живым пониманием местных проблем, а собравшись вместе, по-видимому, обнаружили, что имеют общие основания для недовольства.

И даже в это время продолжалась подготовка к следующей войне с Шотландией. Планировалось мобилизовать 30 000 пехотинцев из графств к югу от Хамбера, поскольку северные графства уже участвовали в предыдущей войне. Шотландские ковенантеры тоже не сидели сложа руки и готовились объявить призыв к оружию. Казалось, войны не избежать. Группа ковенантеров приехала в Лондон, по слухам, для секретных переговоров со своими английскими союзниками.

Вновь избранный парламент приступил к работе 13 апреля 1640 года, в обстановке большого возбуждения. Чтобы посмотреть на происходящее в Вестминстере, супруге графа Бриджуотера посоветовали занять место у окна в шесть часов утра: позже толпы народа на улицах не позволили бы ей добраться до здания. Джон Финч, недавно назначенный на должность лорда – хранителя Большой государственной печати, от имени короля произнес вступительную речь, в которой сделал упор на угрозе королевству со стороны шотландцев: король для защиты страны вынужден мобилизовать армию и на ее содержание требуются деньги. Финч объявил, что уже подготовлен билль, где указаны все необходимые меры; парламенту остается только его принять. Тогда, и только тогда, можно будет перейти к обсуждению претензий отдельных членов палаты. Он заявил, что «король нуждается не в их советах, а лишь в немедленном голосовании по субсидиям». Финч ни единым словом не упомянул об основном источнике недовольства – корабельном налоге, который опять начали собирать.

Парламентарии не задержались с ответом на речь лорда – хранителя печати. В первый же день сессии граф Нортумберленд писал: «Их ревнивая подозрительность проявляется по каждому поводу. Боюсь, не удастся быстро заставить их поверить в прекрасные и милостивые обещания, которые дает король». В этом отношении граф был совершенно прав. Депутат от города Колчестер Харботтл Гримстон в своей речи заявил, что покушение на права людей внутри страны опаснее, чем амбиции любого внешнего врага. На следующий день в палату общин представили петиции разных графств с жалобами на незаконные поборы.

17 апреля Джон Пим взял слово и заговорил о природе парламентской власти. Он утверждал, что «полномочия парламента служат этому политическому органу как мыслительные способности душе человека». Он настаивал не только на традиционных парламентских правах, он очертил то, что представляло собой новую теорию управления государством без упоминания божественного права королей. Затем Пим перешел к религиозному вопросу и заклеймил новшества, введенные Лодом и его соратниками: они лишь создали «новые возможности для дальнейшего раскола» и привели в смятение «истинно верующих людей». Недовольство, накопившееся за одиннадцать лет молчания, теперь излилось в виде критики корабельных денег, монополий, лесного законодательства и других предпринятых королем действий. Когда Пим опустился на свое место, его приветствовали криками «Прекрасная речь!».

В этом парламенте была одна группа, или фракция, которая помогла придать форму всей этой сессии. Компания The Providence Island изначально создавалась в помощь эмиграции «благочестивых» переселенцев на остров у побережья современной Никарагуа. Расчет был на то, что затем там сложится небольшое республиканское содружество, которое будет существовать на доходы от табака и хлопка. Среди инициаторов этого проекта были самые знаменитые пуритане страны, в том числе Оливер Сент-Джон, Джон Пим, Джон Хэмпден, виконт Сай и лорд Генри Брук; однако первым среди равных был граф Уорвик. Теперь все эти люди заняли места в обеих палатах парламента, где могли разрабатывать свою стратегию сообща. У них имелись как семейные, так и религиозные связи, что обеспечивало им единство и идейную силу практически беспрецедентного уровня. Дворцовую партию, напротив, раздирали разногласия по поводу персоналий и общей политики.

21 апреля король собрал представителей обеих палат в Уайтхолле и потребовал предоставить ему финансовые субсидии. Два дня спустя палата общин посовещалась и запросила встречи с палатой лордов на том основании, что, «пока не будут определены права парламента и королевства, они не знают, чем могут распоряжаться». Подобный акт неповиновения привел Карла в большое раздражение. 1 мая палата общин подавляющим большинством решила вызвать на свое заседание клирика, который утверждал, что король имеет право устанавливать правовые нормы без парламента. Двор посчитал такое решение новым свидетельством неподчинения. На следующий день король потребовал немедленного ответа на свой запрос о субсидиях, реакция была уклончивой. 4 мая Карл направил новое послание, в котором дал согласие отказаться от взимания корабельного налога взамен на двенадцать субсидий общей суммой примерно в 850 000 фунтов стерлингов. Комитет палаты общин опять закончил работу без определенных результатов. Один из королевских советников, сэр Генри Вейн, сказал королю, что теперь нет надежды, что они «дадут хоть пенни».

Для дворцовой партии стало ясно, что палата общин на самом деле не имеет желания поддерживать войну короля с Шотландией; предполагалось даже, что, возможно, общины испытывают симпатии к шотландским ковенантерам. Король пять раз просил субсидий – и пять раз получил отказ. Он дважды лично встречался с парламентом и не добился ощутимого результата. Он сделал попытку договориться, но его предложения молча отвергли. Он настаивал на безотлагательности принятия решений из-за неминуемого вторжения с Севера, но парламент проявлял медлительность и уклончивость.

Тут до короля дошли слухи, что под влиянием Пима теперь составляется петиция с просьбой заключить соглашение с шотландцами. Карл вызвал спикера и запретил ему на следующий день занимать свое место, чтобы исключить возможность провести дебаты. Затем король поспешил в палату лордов и 5 мая без долгих рассуждений распустил парламент. Поскольку этот парламент протянул всего три недели, его стали называть «Мертворожденным парламентом», а последующие поколения окрестили его «Коротким». «Короткий парламент» ничего не добился, но изменил все. Он выразил разочарование и недовольство страны действиями короля, он превратился в народный форум, которого раньше не существовало.

Вновь избранный член парламента Эдвард Хайд, позже ставший более известным как лорд Кларендон, был безутешен. Он поддерживал короля, но не знал, что ждет его в будущем. Позже он написал про одного из лидеров парламентского мятежа, Оливера Сент-Джона: «Заметив мою печаль, он стал меня ободрять, говорить, что все будет хорошо, потому что дела всегда идут хуже, прежде чем пойти на лад». Сент-Джон добавил: «Мы должны не только чисто вымыть дом внизу, но и вымести всю паутину, которая накопилась наверху и по углам». Он рассчитывал, что кризис – или беда – изменит привычный порядок.

Здесь будет уместно представить еще одного депутата. Сэр Филип Уорвик попал в парламент осенью того года и «обратил внимание на незнакомого дворянина, весьма посредственно одетого: на нем был сюртук из гладкокрашеного сукна, сшитый, казалось, плохим сельским портным; белье простое и не слишком свежее»: «Я помню пару пятен крови на его галстуке, слишком большом по размеру для воротника; его шляпа не имела ленты. Он был хорошего телосложения и с клинком на боку; лицо опухшее и красноватое; голос резкий, неприятный, но говорил он со страстью».