Мне было сложно внимать доводам Павла. Быть может, он усматривал интриги и заговоры там, где их на самом деле не было.

– Но ты ведь не считаешь, что беневентинцы и их союзники могут покуситься в том числе и на короля? – отозвался я с сомнением.

Павел пожал плечами:

– Есть и такая вероятность. Так что лучше держать в сердцевине заговора Беортрика, чем вынуждать беневентинцев и их союзников обратиться к какому-нибудь неизвестному головорезу, который будет у нас вне поля зрения.

Но я все еще колебался.

– Если что-то пойдет не так и Беортрик раскроется, его убьют. Я знаю таких людей. Жалость им неведома.

– О себе я позабочусь сам, – резко сказал саксонец.

Оставалось лишь уповать, что эти слова обусловлены не просто гордыней.

Павел удостоил меня холодной улыбкой.

– Я уверен, Арн это одобрит. Если уж на то пошло, это ведь он предложил использовать Беортрика для выманивания греческого шпиона на свет.

О том, что задумка архиепископа не увенчалась результатом, на который он рассчитывал, бывшему номенклатору напоминать не стоило.

– Я не вижу, как все это может быть связано с золотым сосудом, – признался я.

– Я тоже, – коротко сказал Павел.

Затем он поглядел за окно. До захода солнца оставалось не больше часа.

– Если вы хотите вернуться в вашу обитель до темноты, то вам лучше отправляться сейчас, – предупредил нас хозяин виллы.

Шли дни, на протяжении которых Беортрик неистово внушал мне, что воплотить замысел Павла должен именно он, хотя конечный исход вызывал у меня нелегкие сомнения. Но всякий раз, когда я пытался обсудить свои доводы с саксонцем, тот отказывался рассматривать любые другие альтернативы. Единственным, на что мне удалось его склонить, было то, что, по мере возможности, он будет включать в цепочку действий меня. В конце концов за всеми этими спорами и обсуждениями мы изрядно поднадоели друг другу, тем более что ожидание в «Схоле» пока не приносило никаких плодов. Между тем минул целый месяц, и каждый день был жарче и дольше предыдущего: что поделать, весна неудержимо перерастала в лето, и наша церковная обитель становилась все более тесной и душной. Долгие часы я бесплодно размышлял, существует ли какая-то связь между аварским сосудом и угрозой Папе Льву. Не раз я мысленно решался отправиться на Латеранский холм и – будь что будет – доложиться архиепископу Арну, но в последний момент всякий раз откладывал это решение. Архиепископ требовал сведений, по итогам которых он сможет действовать, а их я ему предоставить не мог.

Между тем безделье обрыдло Беортрику настолько, что он зачастил по окрестным тавернам, где беззастенчиво ел и пил, а однажды взял и возгласил прямо в трапезной «Схолы», что больше не в силах битый час бубнить молитвы перед тем, как на столе появится скудная, постная пища. Раздражало его и пение паломников, бредущих ватагами на молебны в большой базилике Святого Петра. Наша обитель располагалась как раз вдоль пути религиозных процессий, и потому у нас не было никакой возможности избегать псалмов, гимнов, а также рьяных выкриков блаженных, беспрепятственно проникающих через стены подворья. В силу своей язвительности Беортрик не раз начинал нарочито фальшиво подвывать всем этим песнопениям, да еще и глумливо комментировать особо страстные вопли флагеллантов[19] или же орать, чтобы святоши прекратили весь этот гвалт.

И вот в середине июня, как раз когда я размышлял, что нас непременно выставят из «Схолы» за недостойное поведение Беортрика, он по возвращении с ужина в таверне сообщил, что срок нашему ожиданию вышел. В таверне к нему подсел некий незнакомец, который сказал ему собирать пожитки, так как завтра с рассветом ему предстоит распрощаться с подворьем.

– Это был тот же человек, что разговаривал с тобой в катакомбах? – спросил я с надеждой.

– Нет. Этот был ниже ростом, хотя акцент у него примерно такой же. А на рукаве еще и нашита какая-то эмблема, что-то вроде ливрейного знака. Чей-то слуга, наверное.

– А откуда он тебя знает, он сказал, хотя бы намеком?

– Нет. На франкском он говорит так себе. Из его слов я понял, что отсутствовать буду несколько дней, а сюда, скорее всего, не вернусь.

– Ты, надеюсь, сказал ему, что вместе с тобой иду и я?

– Пробовал – сумел донести это до него на языке жестов. Вид у него был не сказать чтобы довольный.

К моему облегчению, смуглый, с неприветливым лицом человек, ранним зеленоватым утром встретивший нас у ворот, держал в поводу трех коней. Прилаживая на круп предназначенного мне животного переметные сумы, я ловил на себе недоверчивый взгляд нашего провожатого. Как только мы взобрались в седла, он двинулся впереди размашистой рысью, и довольно скоро мы выехали по пустым звонким улочкам из города и двинулись по предместьям, еще подернутым дымкой утреннего тумана. Было видно, что дорога, по которой мы держали путь, насчитывает множество веков. Первые несколько миль мы проезжали мимо величественных античных гробниц, проплывающих вдоль обочин одна за другой. Вероятно, усыпальницы были сооружены в память о знатных усопших времен еще Римской империи. Большинство этих мавзолеев находилось в плачевном состоянии, а те, что более-менее сохранились, были преобразованы местными земледельцами в амбары и скотные дворы. По расположению утреннего солнца можно было судить, что движемся мы на юго-восток, хотя наш провожатый ни словом не обмолвился о том, куда мы едем и кто нас там встретит. Он ехал, поджав губы, и не обращал на нас никакого внимания: попытка с ним заговорить наверняка уперлась бы в строптивое молчание, так что я и не пытался этого сделать. К полудню мы остановились на постоялом дворе взять воды и напоить лошадей, и здесь я спросил мальчишку-прислужника, что это у нашего провожатого за эмблема на рукаве – грозный вепрь. Мальчишка посмотрел на меня, как на недотепу. Оказалось, что вепрь был фамильным гербом принцев Беневенто. В общем, такого ответа стоило ожидать.

По словам Павла, город Беневенто находился в четырех-пяти днях пути от Рима, так что меня несколько удивило, когда на третий день наш провожатый свернул с главной дороги. Со времени отъезда из Рима пейзаж вокруг мало изменился: все те же приятные глазу покатые холмы с оливковыми рощами и фруктовыми садами, явно превосходящие числом распаханные оратаями поля. Большинство жителей здесь предпочитало селиться в небольших домиках на вершинах холмов, засаживая отроги виноградниками.

– Куда это он нас, интересно, тащит? – задал вопрос Беортрик.

Провожатый ехал впереди по тропе, идущей через оливковую рощу. Земля внизу была настолько мягка, что поглощала стук конских копыт, а воздух вокруг звенел от птичьего щебета вперемешку с жужжанием и стрекотом насекомых, оживленных теплым послеполуденным солнцем.