— У вас нежные пальцы, — сказал Мортимер. — Художница и медсестра. Так-так. Обе профессии довольно ответственные, я бы сказал. У вас своя студия?

— Нет, не собственная. Делю ее с подругой.

— Это не очень хорошо.

— Справляюсь. — Фиби отрезала чистый бинт и начала обертывать тощую, хрупкую голень. — Когда последний раз меняли повязку?

— Доктор приезжает раза два в неделю.

— А нужно каждый день. Сколько вы прикованы к креслу?

— Год или около того. Все началось с остеоартрита, а потом эта язва. — Он некоторое время наблюдал за ее действиями, потом сказал: — А вы хорошенькая, а? — Фиби улыбнулась. — Приятно для разнообразия увидеть здесь девушку.

— Если не считать вашей дочери, вы имеете в виду?

— Кого — Хилари? Только не говорите мне, что она тоже здесь.

— Вы что, не знали?

Губы Мортимера сжались.

— Позвольте предупредить вас насчет моей семейки, — сказал он наконец, — если вы сами еще во всем не разобрались. Это самая мерзкая, жадная и жестокая банда жмотов и предателей, что только ползала по земле. Включая моих собственных отпрысков.

Фиби, собравшаяся было затянуть узел, замерла и удивленно подняла взгляд.

— У меня в семье было только два приличных человека: мой брат Годфри, но он погиб в войну, и моя сестра Табита, которую им удалось упрятать в психушку почти на полвека.

Ей почему-то совсем не хотелось этого слышать.

— Я схожу за льдом, — сказала она, поднимаясь.

— Пока вы не ушли, — остановил ее Мортимер у самой двери. — Сколько вам платят?

— Простите?

— Ну, в больнице или где вы там работаете?

— О. Не очень много. Вообще-то — очень и очень немного.

— Переходите работать ко мне, — сказал он. — Я положу вам достойное жалованье. — Немного подумав, он назвал пятизначную цифру. — За мной здесь совсем не смотрят. Даже поговорить не с кем. А вы бы могли здесь рисовать. В половине этих комнат все равно никто не живет. У вас была бы своя студия — настоящая, большая.

Фиби рассмеялась.

— Как мило с вашей стороны. Самое забавное — если бы вы попросили меня об этом вчера, я бы, вероятно, согласилась. Но похоже, я насовсем оставлю медицину.

Мортимер хмыкнул и недобро произнес:

— Я бы на это не рассчитывал.

Но Фиби его уже не слышала.

* * *

Покончив с неотложной помощью, Фиби умылась, оделась и вышла в столовую, где Гимор уже убирал тарелки и супницы.

— А я так надеялась позавтракать, — сказала она.

— Завтрак уже подавали, — ответил дворецкий, не повернув головы. — Вы опоздали.

— Я могла бы сделать себе тост — можно где-нибудь здесь найти тостер?

Гимор взглянул на нее как на сумасшедшую.

— Боюсь, это окажется невозможным, — ответил он. — Остались холодные почки. Больше ничего. И еще немного требухи.

— Ну и ладно. А вы, случайно, не знаете, где сейчас Родди?

— Молодой хозяин Уиншоу, насколько мне известно, в настоящее время пребывает в библиотечном флигеле. Равно как и мисс Хилари.

Гимор выдал Фиби набор инструкций, как добраться до библиотеки, и она, выполнив все до единой буквально, оказалась в какой-то подвальной прачечной. Нимало не смутившись, Фиби снова поднялась наверх и минут десять побродила по коридорам, пока не услышала из-за полуотворенной двери хохот брата и сестры. Толкнув дверь, она оказалась в просторной комнате — одновременно промозглой и душной. Родди и Хилари разложили на столе ее папку и быстро просматривали листы, едва глянув на один и сразу хватаясь за другой. Хилари подняла голову и осеклась, увидев в проеме Фиби.

— Так-так, — произнесла она. — Никак сама Флоренс Найтингейл. Гимор рассказал нам о вашей миссии милосердия.

— Вы хотите, чтобы я вам что-нибудь поясняла? — спросила Фиби, проигнорировав Хилари и подходя к Родди.

— Наверное, я вас, пташки, должна оставить поворковать наедине. Спланировать ваше блистательное будущее, — сказала Хилари. — Коктейль на террасе через полчаса, если вам интересно.

— Давай через четверть, — ответил Родди. — Много времени это не займет.

Хилари закрыла за собой дверь, и он возобновил свой бессвязный просмотр. В душе у Фиби трепыхнулось предчувствие. Она не знала, чего бояться больше — его молчания насчет ее работ или его нежелания, по крайней мере до сих пор, хоть как-то признать, что между ними ночью что-то произошло. Она встала с ним рядом и легонько коснулась его руки, но он не отреагировал. Фиби отошла к окну. Примерно через три минуты Родди захлопнул папку. На столе осталась единственная картинка — безыскусная акварель заснеженных крыш, остаток заказа какой-то местной фирмы на рождественские открытки, который она после многих колебаний согласилась выполнить. Родди отошел с ней к стене и повертел в руках, разглядывая на разной высоте. Потом положил обратно на стол.

— За эту — пятьдесят, — сказал он.

Фиби не поняла.

— Простите?

— Если честно, то это больше, чем она того стоит. Но я сегодня утром щедр. Как хотите — можете не соглашаться.

— Вы предлагаете мне продать эту картину… за пятьдесят фунтов?

— Да. Она неплохо прикроет вон то сырое пятно, как вы считаете?

— А как же остальные?

— Остальные? Ну, честно вам скажу — я надеялся обнаружить нечто более волнующее. Здесь я не вижу ничего, что оправдает капиталовложения.

Фиби на минуту задумалась.

— Подонок, — наконец сказала она.

— Вовсе не нужно переходить на личности, — ответил Родди. — О вкусах не спорят, тем паче о вкусах всего мира. По большому счету все это субъективно.

— И это после всего, что вы наговорили мне ночью.

— Так ночью я еще толком не видел ваших работ. Как вы сами неоднократно мне указывали.

Фиби нахмурилась и глухо вымолвила:

— Это что — шутка?

— Дорогая моя. У галереи „Нарцисс“ международная репутация. Мне кажется, шутить здесь изволите вы, если всерьез полагаете, будто что-то из этой… студенческой мазни когда-нибудь окажется на ее стендах.

— Понятно, — Фиби посмотрела в окно, покрытое толстым слоем пыли, — Не слишком ли далеко мы забрались, чтобы по-быстрому перепихнуться? Я к тому, что ваши критерии в этом отношении мне неизвестны, но едва ли они слишком высоки.

— Ну разумеется, я имел удовольствие наслаждаться вашим обществом весь уик-энд. Не принимать этого в расчет тоже нельзя. Останетесь на лат, я полагаю?

Фиби резко вдохнула и двинулась к нему: