— Склизкий кусок дерьма. Вызови мне такси. Немедленно.

— Как угодно. Я распоряжусь, чтобы машина ждала вас в конце аллеи.

То были его последние слова, сказанные ей. Родди закрыл за собой дверь, и Фиби осталась одна — оглушенная, приниженная габаритами огромной комнаты. На следующие несколько часов ей удалось закупорить в себе ярость, онеметь и смотреть на мир стальным взором. Таксисту, доставившему ее до станции в Йорке, Фиби не отвечала всю дорогу: его неиссякаемый поток пустой болтовни радиопомехами бессмысленно шелестел в ее горячечном мозгу. Она ничего не отвечала ни соседям по купе в поезде, ни пассажирам в автобусе, который довез ее до дома. И только войдя к себе в спальню и обнаружив, что Дэррен не только не убрал свои гири и штангу, но еще и разбил гантелей стекло на ее любимой литографии Кандинского, Фиби рухнула на кровать и разрыдалась в голос. Слезы вытекли быстро — чистые и соленые от ненависти.

В конце недели она позвонила Мортимеру и сообщила, что передумала и готова принять его предложение. Тот обрадовался настолько, что сразу поднял ее жалованье еще на две тысячи.

* * *

Более года спустя Фиби стояла в углу галереи с липким бокалом в руке — вино нагрелось, и пить его было неприятно — и нисколько не жалела о принятом тогда решении. Она радовалась возможности вырваться из квартиры, где жить становилось все труднее; Мортимер оказался весьма привередливым пациентом (склонным к необузданным преувеличениям своих недугов), а также неприятным собеседником (неспособным надолго сосредоточиться ни на одной теме, кроме маниакальной, граничащей с кровожадностью ненависти к собственному семейству), но ей приходилось проводить с ним лишь несколько часов в день. Оставшееся время она была вольна заниматься собственными делами — на втором этаже ей выделили под студию просторную комнату с хорошим светом. Жизнь чуть ли не затворническая, однако ее друзья могли оставаться на ночь, а время от времени на выходных ей разрешали брать отгулы. Фиби не хватало самоуважения и ощущения собственной полезности, которыми она наслаждалась, работая патронажной сестрой, но она утешала себя мыслью, что скоро вернется к этой работе. Нет, она не собиралась бросать Мортимера, все более зависевшего от нее. Просто было очевидно, что следующая тяжелая болезнь станет для него последней.

Родди, судя по всему, понятия не имел, что она устроилась на эту работу: после их совместного уикэнда в Уиншоу-Тауэрс он не навестил отца ни разу. Когда подошел день рождения Мортимера, он выполнил сыновний долг, отправив родителю открытку и приглашение на последний закрытый показ в галерее, полностью отдавая себе отчет, что прикованный к инвалидному креслу отец приехать не сможет. С угрюмой улыбкой Мортимер отдал приглашение Фиби и позволил съездить, если ей захочется. И вот она здесь.

Когда пренебрежение прочих гостей ей осточертело, она собралась было подойти к Майклу и напомнить о себе, но увидела, как тот со своим спутником надевают пальто, готовясь уходить. Оставив недопитый бокал на столе, Фиби протолкалась через публику и вышла следом. Увлеченная беседой пара успела изрядно удалиться — бежать за ними не имело смысла. Фиби провожала их взглядом, пока они не свернули за угол, затем поежилась и застегнула куртку. Кусачий ноябрьский холод давал о себе знать. Она посмотрела на часы и поняла, что успеет на последний поезд в Йорк.

— Давайте покинем сие омерзительное сборище. — Финдлей взял меня за руку и жестом обвел экспозицию. — Все эти безделушки, побрякушки, аляповатые чепуховины прогнившего общества — не будем больше оскорблять ими своих взоров. Вонь неправедно нажитого богатства и самодовольства ошеломляет меня. Я ни единого мгновения долее не вынесу общества этих людей. На свежий воздух, ради всего святого.

С такими словами Финдлей доволок меня до дверей и на улицу — в холодную и колючую ночь Пикадилли. Оказавшись снаружи, он тяжело оперся о стену, прижав ко лбу запястье одной руки, а другой обмахивая бледное и осунувшееся лицо.

— Это семейство, — простонал он. — Нескольких минут в их обществе достаточно, чтобы мне стало физически плохо. Тошнит.

— Их же там было только двое, — заметил я.

— Вот и хорошо, иначе меня бы узнали. У некоторых Уиншоу очень долгая память. Все потому, что у них такие кошмарные тайны.

На закрытом просмотре присутствовали только Родди и Хилари; мы с ними несколько раз встречались, однако ни тот ни другая не снизошли до того, чтобы засвидетельствовать мое присутствие. В любое другое время я бы, конечно, навязался им, но сегодня мне было некогда — нового знакомого следовало проверить на вменяемость. Небольшой человечек, сутулый, тело — в тисках девяноста с чем-то лет; однако пижонство, с которым он помахивал тростью с золотым набалдашником, и эффектная голова с лепной шапкой седых волос сильно его молодили. Кроме того, от него удушливо разило жасминовым ароматом: Финдлей объяснил впоследствии, что имеет обыкновение всякий раз опрыскиваться этим одеколоном, выходя из дому. Это разрешало по крайней мере одну из загадок, не дававших мне покоя последние недели.

— Итак, мистер Оуэн… — начал он.

— Майкл, прошу вас.

— Майкл. Нам следует перейти к нашему делу. Мне уже лучше. Силы, похоже, возвращаются в мои немощные кости. Я даже могу передвигаться. Куда идем?

— Мне вообще-то все равно.

— Разумеется, в округе наличествует несколько пабов, где нравится собираться джентльменам моих убеждений. Но сейчас, вероятно, не самое подходящее для этого время. Мы же не хотим, чтобы нас отвлекали. Уединение нам крайне важно. В нескольких кварталах отсюда у меня стоит автомобиль — при условии, конечно, что мальчики в синей форме не убрали его силой. Я не большой почитатель полиции, мы с ними уже много лет на ножах — среди прочего вы скоро убедитесь и в этом. У меня квартира в Ислингтоне. Ехать до нее минут двадцать или около того. Вас это устраивает?

— По-моему, прекрасно.

— Надеюсь, вы захватили с собой всю необходимую документацию, — сказал он, и мы зашагали по Корк-стрит.

Финдлей говорил о пожелтевшем клочке бумаги — записке, нацарапанной почти полвека назад Лоренсом Уиншоу, которую Табита по простоте своей считала неким доказательством его вины. Должен сказать, настойчивость Оникса показалась мне довольно нахальной. Этот человек не так давно умыкнул мою рукопись из кабинета издателей, дважды следил за мной до самого дома, а Фиону напугал чуть не до смерти. В письме его хватало извинений, это верно, но мне все равно не казалось, что он вправе диктовать условия.

— Захватил, — ответил я. — Правда, еще не решил, стоит ли вам его показывать.

— Бросьте, бросьте, Майкл. — Финдлей укоризненно похлопал меня тростью по ноге. — Мы оба в это вляпались. У нас с вами одна цель — добиться истины, и мы достигнем ее быстрее, если станем работать вместе. Что с того, что мои методы несколько необычны. Они всегда такими были. Привычкам всей жизни изменить не так-то легко — над этим делом я работаю, считайте, всю жизнь.