ничего, тут князья таксистами работают, так что бывшему бойцу повстанческой армии полы мыть не зазорно.

Когда же все рухнуло, когда их так счастливо складывавшаяся судьба понеслась под откос? Ведь все было так здорово! Особенно, когда к ним в Гуляйполе заявился только что излечившийся от тифа командир 3-го Екатеринославского полка Дмитрий Иванович Попов. Дита взвизгнула, бросилась к нему на шею, повисла, обхватив ногами. А Митя удивленно посмотрел на девушку — и узнал!

— Фанечка! Ты? Как?

— Я теперь не Фаня! Я теперь — Дита, партийная кличка! Мииитька! Как я рада!

— Да ты что?! Вот это встреча! А я-то как рад!

Они тогда проговорили всю ночь, изредка прерываясь, чтобы снова и снова любить друг друга. Сбивчиво, перебивая один другого, рассказывали о своих приключениях. Поначалу Дита сильно волновалась — это же Митька! Осколок прежней жизни! Напоминание о юной девочке Фанни Рубинштейн, смотревшей на мир большими глазами, поражаясь этого мира неустроенности. Только где она теперь, та девушка? В постели с бывшим командиром Боевого отряда ВЧК лежит махновская пулеметчица, давно переставшая трепетать от мысли, что в кого-то придется стрелять. Ей скоро двадцать, пожившая женщина, она перестала удивляться несправедливости мира, но не перестала с ней бороться.

Как ему рассказать про все, через что пришлось пройти?

— А ты-то как от большевиков ушел?

— С трудом! — смеялся Митя. — Юрка Саблин прикрыл. Меня же единственного большевики тогда приговорили к расстрелу. Ну, кроме тех ребят, что они в тот же день перебили. Всем причастным к восстанию дали по три года, Юрке и Марии Александровне по году, через два дня и вовсе отпустили. А на мне как висел расстрел, так по сей день и висит. Саблин пошел к большевикам, получил целый полк, а меня к себе взял тайком, помощником! Фамилию мне, конечно, сменили, документы выправили, но все равно личность мою распознали, какая-то сука выдала, так что пришлось снова смазать пятки — и в бега. Ничего, мы привычные. Теперь я такой же анархист, как сам Батька. А ты кто теперь? Ну, по убеждениям?

— Анархистка. Была эсеркой, но вот так получилось. Стала Дита-анархистка.

Дита замялась.

— А ты про Яшу Блюмкина слышал что-то?

— Яшка твой — предатель. Как и Юрка, собственно, что уж скрывать. Пришел с повинной к большевичкам, только не в армию пошел, а сразу же получил хороший пост в ЧК. Вот за какие такие красивые глаза, как ты мыслишь? Видно, много он им чего рассказал, много ему и пообещали. Наши ребята его приговорили, конечно, охотились за ним в Киеве, но ушел, гад. Где сейчас — черт его знает. Надеюсь, что в аду. Хоть я не верю ни в ад, ни в рай.

Яков — и предатель? Как в такое можно поверить? Яшка, готовый в любой момент жертвовать жизнью, отчаянно рвавшийся в самые опасные места, Яшка, который был готов взорвать себя вместе с Мирбахом, чтобы спасти революцию — и перебежал к предателям революции? Да, но ведь и Саблин к ним перешел, и другие. Почти весь ЦК левых эсеров сегодня в большевиках, даже Мария Спиридонова смирилась с их властью. Что ж удивляться одному Блюмкину? Видно, они его теперь в самое пекло посылают, проверяют на прочность. Только зря: он и там выживет. Хитрый краснобай Яшка, который спас ее семью от гайдамаков, забрал в Москву, устроил к каторжанкам, круто изменил ее жизнь — теперь большевистский прихвостень. Ходит на партийные собрания? Голосует за «линию партии»? Предатель, клеймящий других предателей? Как такая метаморфоза может произойти с человеком? Как?

А она сама? Лежит в постели с одним человеком, а вспоминает другого. Вспоминает зачем-то ту вонючую конюшню, в которой Яшка, наконец, вошел в нее, научил тому, чего и сам толком не умел. Да, это такое дело, хочешь, не хочешь, а вспомнишь. Как тогда она его любила! Но сейчас рядом с ней — Митя. Такой же отчаянный, как Блюмкин, только красивый.

А теперь и его нет. Упорные большевики Попова все же расстреляли, когда Махно отправил его в Харьков координировать действия Революционной повстанческой армии Украины с командованием Южного фронта РККА. Батька тогда пошел вместе с красными бить Врангеля, совершив не первую, да и не последнюю свою ошибку. Крымская группа РПАУ под командованием Семы Каретникова перешла по дну ледяной ноябрьский Сиваш, ворвалась в Крым, наголову разбила конный корпус генерала Барбовича. А тот не простой офицер был — профессиональный военный, георгиевский кавалер! И кто его разбил? Сенька Каретников, гуляйпольский крестьянин! А как его красные наградили за удар в тыл Врангелю, который обеспечил им победу? Расстреляли по приказу комфронта Фрунзе. И Семена, и такого же крестьянина Петю Гавриленко, что был у него начальником штаба, и ребят Крымской группы — всех перебили. Лучших из лучших, победителей Шкуро и Врангеля. Убили и Митю Попова, и всех, кто с Красной армией переговоры вел. Вообще всех убили, до кого смогли дотянуться, сама она чудом уцелела. А так мечтала ворваться с ребятами в Крым! Уберег Господь.

И вот она в Париже, до которого и не думала никогда добираться. Зачем? Что ей здесь делать? А что она вообще умеет делать? Строчить из пулемета? Стрелять из револьвера? А что еще-то? И, главное, чем она хотела бы заниматься? Кем она могла бы стать? Остаться на всю жизнь в поломойках?

Чуть не разревелась, пока рассказывала. Чуткий Натанчик заказал коньяку, тайком пересчитав, сколько у него осталось. Видно не так уж хорошо зарабатывал. Ну и пусть. Разбередил ей душу — пусть платит.

— Ты где живешь? — спросил Натан.

— Тут недалеко, за рынком.

— А я вон там, прямо напротив.

Юноша помолчал и осторожно произнес, внимательно глядя на девушку:

— У меня, кстати, там ванна есть… Хочешь?

Ванна?! Не может быть! Да он и вправду богач! Кто может позволить себе такую роскошь?

— Ты еще спрашиваешь!

Юноша нервно сглотнул. Какой он еще маленький все же! Сколько ему лет? Ровесник, похоже.

— Как тебе такая квартира досталась?

— По случаю. Приятель помог. Да не квартира, комната в квартире. Но с ванной.

— Тогда пошли к тебе.

Чем это закончится — было ясно с самого начала. Натан включил газовую горелку, Дита подождала, чтобы вода стала горячей, не просто горячей — кипятком! — разделась и забралась в ванну. Господи! Какое наслаждение! Да за это все отдать можно! Она и не помнила, когда толком мылась последний раз: в ее комнате были только кувшин и большой таз, так что вся помывка заключалась в