операцию лоботомии Фримен провел в 1967 году, в возрасте семидесяти двух лет. Пациенткой была одна из той первой десятки, кому он делал трансорбитальную лоботомию еще в своем вашингтонском офисе. Это была ее третья лоботомия; первые две ничего толком не дали. К сожалению, Фримен проткнул очередной кровеносный сосуд. Пациентка скончалась у него на глазах от потери крови. Вскоре после этого его лишили лицензии на проведение операций.

Фримен не опустил руки и, подобно Монишу, приложил все усилия для укрепления своей репутации, хотя теперь это было весьма непростым делом. Одной из причин, по которым он так упорно собирал сведения о состоянии своих бывших пациентов, было желание использовать их показания для борьбы с критиками.

Он никогда не упускал случая напомнить, что некоторые его пациенты вернулись к активной жизни как юристы, врачи или музыканты. Один даже играл в Детройтском симфоническом оркестре. Когда подобные истории не производили впечатления, он просто начинал хвастаться. В 1961 году, за одиннадцать лет до того как умереть от рака прямой кишки, Фримен выступил на медицинской конференции в защиту лоботомии для детей и получил несколько резких возражений от присутствовавших в аудитории. В какой-то момент впавший в ярость Фримен наклонился, схватил стоявшую за спиной коробку и вывалил на стол ее содержимое. Он сказал, что это – пятьсот поздравительных писем от благодарных прооперированных пациентов, которые до сих пор поддерживают с ним контакт. «А сколько рождественских открыток получаете вы от своих пациентов?!» – воскликнул он. Это было эффектно, но заставляло задуматься, почему коробка здесь оказалась. Может, он подозревал, что участники конференции будут враждебно настроены по отношению к нему? Может, он всегда носил эту коробку с собой, готовый использовать в подходящий момент? Или она служила утешением, моральной защитой от такого подхода? Тем не менее в этот момент Фримен был самим собой – дерзким, склонным к театрализации и непокорным до конца.

Как это ни дико звучит, но в 1950-е годы ЦРУ заказало секретный доклад о работе Фримена. Они хотели выяснить, способна ли лоботомия унять активность коммунистических агитаторов. После некоторых размышлений агентство отказалось от этой идеи – не только из-за досадных соображений защиты прав человека, но и потому, что операции, судя по всему, не столь эффективны, как им хотелось бы.

Как мы увидим в двух следующих главах, множество научных злоупотреблений происходило по обе стороны железного занавеса во времена холодной войны. ЦРУ использовало исследования психологического стресса для разработки более жестких и поистине мучительных методик допросов. Советский Союз тоже злоупотреблял психологией, а также готовил шпионов для вынюхивания секретов самого смертоносного научного эксперимента в истории – создания атомной бомбы.

9. Шпионаж: дело выбора

Парочка выглядела как эстрадный дуэт, комические противоположности. Один – худой, подтянутый, с залысиной, в очках. Он был за рулем старенького синего бьюика, в котором по дороге все время что-то позвякивало. Когда он подъехал к оговоренному месту встречи в городке Санта-Фе, из тени под стеной церкви вышел его напарник, приземистый пухлый толстячок, и плюхнулся на пассажирское сиденье. Машина тотчас же рванула с места и направилась к окраине города, а затем – в горы.

Был теплый сентябрьский вечер 1945 года. Машина остановилась. Двое мужчин, не выходя из салона, болтали как старые друзья, поглядывая на огни города, раскинувшегося внизу. Постепенно в пустыне стало прохладнее, и они вернулись в Санта-Фе. Перед тем как расстаться, худощавый передал пассажиру пакет с бумагами. Они обменялись рукопожатиями, пообещали друг другу встретиться снова, хотя каждый понимал, что, скорее всего, они больше не увидятся никогда в жизни.

Машина, по-прежнему позвякивая, укатила, а толстячок потащился на автостанцию. Из-за плоскостопия он немного переваливался на ходу и все время вертел головой, вглядываясь в лица прохожих. На автовокзале он сел на скамью и попытался читать книгу – роман «Большие ожидания». Но все его мысли были прикованы к пакету с бумагами, который он не выпускал из рук. При этом он не переставал осматриваться, опасаясь, что за ним могут следить. У него были все основания нервничать. Он был советским шпионом, а в пакете находились чертежи атомной бомбы.

Он доехал на автобусе до Альбукерке, оттуда самолетом отправился в Канзас-Сити и добрался до железнодорожного вокзала. Там он обратил внимание на пожилую женщину с мальчиком, вероятно, внуком, которой никак не удавалось затащить в вагон свой багаж. Все проходили мимо, а он остановился, помог занести сумки и устроиться. К сожалению, доброе дело лишило его шанса найти себе место, и толстячок до самого Чикаго просидел на своем саквояже.

Наконец, спустя очень и очень много часов, обусловленных вынужденными задержками, он оказался в Нью-Йорке, но слишком поздно, чтобы успеть на рандеву с советским связником. Это был сокрушительный удар: резервная дата встречи только через две недели, и все это время ему придется носить пакет с собой: еще две недели паранойи. Но дисциплина для него была важнее всего. Четырнадцать дней он не выпускал пакет из виду, даже ходил с ним в магазин за продуктами. Единственным местом, где он чувствовал себя в безопасности все эти дни, была его химическая лаборатория.

Как только он вернулся к своим экспериментам, стресс от шпионской операции немного спал. Можно было забыться среди реторт и пробирок, слегка расслабиться. Когда через две недели удалось наконец передать чертежи атомной бомбы, он снова полностью погрузился в лабораторные исследования, чтобы избавиться от мыслей о проделанной работе. Кто-то пьет, чтобы забыть о проблемах. Гарри Голд занимался химией.

Сегодня Голд больше всего известен как шпион и курьер. Он получил десятки секретных документов от двуличного физика, участника Манхэттенского проекта – худощавого, подтянутого Клауса Фукса – и передал их агентам советской разведки. Затем, когда ФБР наконец раскрыло Голда, его показания способствовали отправке на электрический стул Юлиуса и Этель Розенберг. Но если бы кто-нибудь спросил Голда, кем он сам себя считает, он ответил бы просто: я – химик.

К шпионажу Голда подтолкнули преданность науке и ряд жизненных неудач. Он рос в опасном районе на юге Филадельфии, где его еврейская семья страдала от дискриминации. Уличная шпана швыряла камни в окна домов евреев, порой избивала невысокого худенького Гарри, когда он возвращался домой из библиотеки.

Его отцу Самсону, столяру на фабрике фонографов, приходилось еще хуже. Рабочие крали у Самсона его стамески, заливали инструменты клеем. Босс испытывал к нему особую неприязнь и однажды рявкнул: «Ты, сукин сын, я заставлю тебя уволиться!» Затем он