Что мы должны делать в жизни?

Должна ли у каждого из нас быть работа, которая значит для нас все? Которая полностью поглощает нас?

Существует множество профессий и занятий, которые увлекают и приносят удовлетворение. Но достаточно ли этого для мечты?

Чему еще можно посвятить жизнь?

Чему мы должны отдаваться целиком и что нас больше всего поддерживает?

Возможно, это отношения?

Должны ли отношения длиться всю жизнь?

Чем вы заняты, когда не на работе?

Можно ли назвать это важным делом или миссией?

Вы пытаетесь спасти мир?

Можете считать это юношеской блажью, но я знаю многих сорока-, пятидесяти- и шестидесятилетних, которые задают — или должны бы задавать — себе такие вопросы. Джен просто начала пораньше. И даже если она никогда не найдет окончательных ответов, она будет относиться к своим решениям более вдумчиво и продолжать спрашивать.

Вопросы наследия служат нам дорожными знаками.

Чем вы больше всего гордитесь?

Какие самые важные уроки дала вам жизнь?

Какие дела вы еще не завершили?

Какова ваша история?

Я так и не задал эти вопросы моей матери. Не то чтобы ее чувства были для нас тайной. Она всегда прямо выражала свое мнение. Но мне следовало спросить, и тогда она бы ответила. Она бы сказала, что хочет, чтобы ее помнили не за милый нрав, а за то, что у нее были принципы. Она верила, что нужно открыто и энергично защищать то, что считаешь правильным. Мама гордилась Лорой, чья жизнь, несмотря на синдром Дауна, опровергла все мрачные прогнозы и ожидания. Мама часто вспоминала момент, когда после рождения Лоры она выгнала врача из своей палаты. Тот выразил сожаление, что у нее родился такой ребенок, и предложил связаться с организацией, которая бы забрала девочку.

Моя сестра Лора живет относительно независимой жизнью вот уже почти сорок лет. Она самостоятельно путешествует, участвовала в Параолимпийских играх и делает потрясающие плетеные кресла и глиняную посуду. Ее работы украшают наш дом. Она каждую неделю звонит отцу. Она до сих пор тоскует по маме.

Лора прочитает эту историю и задаст мне много вопросов.

Я занялся этим проектом, чтобы выработать более систематический подход к задаванию вопросов. Мне хотелось выяснить, можно ли разделить вопросы на группы в зависимости от их задач и как различные типы вопросов, которые мы задаем, влияют на то, как мы выслушиваем ответы. Хотя я задаю вопросы всю свою жизнь, как журналист и интервьюер, но никогда не делил их на стратегические, творческие, эмпатические и т.д. Я не проводил полноценных исследований. Но после того как я в ходе работы над этой книгой поговорил почти с сотней людей, умеющих с помощью вопросов добиваться поразительных результатов, я убедился в том, что «таксономия» вопросов, в которой для каждого типа продуман свой способ применения, действительно работает. Я не собираюсь утверждать, что мои выводы следует считать окончательными и исчерпывающими; порой самое лучшее расследование начинается со случайного любопытства. Но, поняв, что мы спрашиваем, как мы слушаем и когда стоит спросить больше, мы можем научиться задавать вопросы лучше, чтобы получать более весомые результаты.

Тем не менее нужно понимать, что, если собеседник готов отвечать на ваши вопросы, это не дает вам полный карт-бланш. Вопросы бывают глупыми. Мне в своей жизни приходилось их слышать немало. Они демонстрируют упорное невежество, лень или прискорбное отсутствие подготовки. Кроме того, существуют болезненные вопросы, которые унижают собеседника или бередят его старые раны. Безосновательно жестокие вопросы — которые задают ради того, чтобы поставить человека в неловкое положение или завязать ссору, — могут отравить весь разговор. Слишком личные вопросы способны доставить вам неприятности. Вопросы, которые задаются исключительно для того, чтобы показать собственные знания, отвратят всех от вас.

Нельзя забывать и про культурные особенности: то, что для одного нормально, другого оскорбит. В некоторых культурах принято уступать тем, кто старше вас или занимает более высокое положение, в некоторых задавать вопросы на публике считается неприличным и неуважительным.

Несколько лет назад, ведя занятия в одном из китайских университетов, я решил, что стоило бы использовать хорошие, провокационные сократовские вопросы о роли США и Китая в мире и о том, как студенты видят это противостояние. Я предложил студентам поделиться мнениями, сформулировать свою позицию и обосновать ее. Один китайский студент наклонился к одному из американцев и спросил: «Что он делает? Он что, хочет, чтобы мы подрались?» Для этих студентов такое взаимодействие оказалось непривычным и неудобным, и мои вопросы пришлись не ко двору.

В некоторых обществах вопросы воспринимаются как прямая угроза. Репрессивные режимы понимают, что пристальное расследование в их случае не приведет ни к чему хорошему. Диктатура — это всегда нежелание брать на себя ответственность и неприязнь к тем, кто проявляет любопытство.

Как-то раз мое внимание привлекло «Письмо из Пхеньяна», опубликованное в The Washington Post. В статье Анны Файфилд с подзаголовком «Виртуальная реальность в Северной Корее» рассказывалась история о том, как она с группой журналистов посетила северокорейскую больницу. Принимающая сторона, скрывающая правду и жестоко подавляющая любые проявления свободы, хотела продемонстрировать здравоохранение в коммунистическом раю. Это была сюрреалистическая поездка. Файфилд увидела инкубаторы в родильном отделении, произведенные «много десятков лет назад», и лабораторию, набитую «экспонатами музея медицинских инструментов». Она спросила у одного из врачей, который сопровождал группу, «ограничивают ли международные санкции ваши возможности использовать технологии, необходимые вам для работы?».

Последовал ответ, что врачи очень страдают от санкций, «но верховный главнокомандующий маршал Ким Чен Ын научил нас узнавать о достижениях науки и технологии, чтобы мы могли развиваться самостоятельно».

Позже Файфилд спросила у врача, есть ли у него доступ в интернет. Он ответил, что три-четыре раза в неделю ходит в соседний корпус, чтобы выйти в интернет. А на этой неделе он там был? «Нет, на этой неделе не был ни разу».

Когда они проходили мимо компьютерного томографа, Файфилд спросила, можно ли включить его, чтобы увидеть в действии. Ей ответили: «Зачем? У вас что, серьезные проблемы со здоровьем?»

«Вы задаете слишком много вопросов, — сказал Файфилд ее куратор из правительства. — С вами не так-то просто работать».

В Северной Корее нет особого смысла о чем-то спрашивать.

Однако, если мы живем в нормальном обществе, нам хочется, чтобы следующее поколение спрашивающих было лучше, чем предыдущее. Люди, с которыми я беседовал при создании этой книги, знают, что способность спрашивать напрямую связана с нашей способностью изобретать, раздвигать границы и искать ответы на серьезные вопросы, стоящие перед нашим обществом. Некоторые люди посвящают свою жизнь тому, чтобы обучить молодежь и помочь будущим поколениям понять силу и поэзию вопросов. Я знаю троих таких людей, которые выделяются из прочих своей преданностью будущему.