оказавшаяся потом настоящей Бабой Ягой. Подливала масла в огонь и немного свихнувшаяся соседка в городе, нашептывающая ему, когда просили посидеть с ребенком, про гадания перед зеркалом, проклятые перекрестки, обитателей леса и зарывание бумажек в могильной земле. Уже во взрослом возрасте, в министерстве, он многое из этого увидел.

Наверное, без русских сказок не было бы в конечном итоге его работы в министерстве, а без работы в министерстве не было бы его… предательства? Нет, не предательства. Ему было сложно подобрать определение для того, что он делал. Бунта. Бунта против системы, скорее. Ему казалась чудовищно несправедливой система.

Теперь он сделал против нее что смог и основные его задачи были выполнены. Винтик в тайном механизме, он сыграл свою роль, требовалось затихариться и ждать поворотов других винтиков, ходов других игроков. И оглядываться по сторонам – его, как отыгравшую фигуру, которая слишком много знала, могли и убрать за компанию, нарушив договоренности. Ставки были чрезвычайно высоки, и заговорщики были готовы на все.

Впрочем, возможно, если б хотели, уже бы убрали. Он на всякий случай оглянулся по сторонам: никого.

Что будет делать он в случае успеха плана, как найдет себя в новой реальности, что это будет за реальность? Он не знал ответов, понимал лишь, что с министерством в его жизни будет покончено. Терзали и сомнения по поводу самой возможности успеха. Взять ситуацию с Назаровым – западники собирались тоже предпринять какие-то решительные шаги и жесточайше нарушили Пакт, планировали вмешаться в человеческие социальные процессы и получить подконтрольного мэра Москвы. Стали тянуть за ниточки – на глазах изумленной публики вышедший в тираж политик стремительно полетел на партийный олимп. Зачем это им? Он не знал. Его компаньоны и старшие говорили, что не знают. Но Назаров стал большой проблемой, и Константин его убил, выкинул винтовку в реку Гнилушу, а потом поехал в деревню, где провел не одно лето у бабушки.

Поездка оказалась и грустной, и полезной. Его предпоследний маленький вклад в общее дело. Грустной потому, что деревня изменилась до неузнаваемости. Бабка давно умерла, а ее дом продали. Теперь вместо уютной, вросшей в землю деревянной избы с наличниками здесь стоял уродливый кирпичный дом в три этажа со сплошным забором из коричневого профнастила, за которым заходилась собака. Овраг, над которым катались на тарзанке в детстве, превратился в закрытую нынче властями свалку, а березу на холме над рекой, под которой можно было прятаться от солнца, спилили. Поляна, на которой играли, заросла борщевиком. Но лес рядом с деревней по-прежнему стоял.

Сначала он показался ему пустым: лес как лес, каких полно в Московской области. По колено в снегу он брел к его центру, задаваясь вопросом: зачем? Сосны, елки, березы. Старые исполины. Сорный молодняк. Бурелом. Тишина, и только скрип снега и изредка падающие с задетых веток шапки. Но когда между двух берез промелькнул красный сарафан, он понял, что на верном пути. Минут через десять, порядочно промокнув и продрогнув, он достиг опушки. Там Константин исполнил нехитрый ритуал и подношение, а затем принялся ждать. И лишь когда почувствовал на спине тяжелый недоверчивый взгляд, понял, что Хозяин леса явился со своими девками.

Хозяин выслушал, проскрипел в ответ, что подумает.

После этого оставалось попытаться стравить МПД и Черный Кремль. Он убил еще двоих. Это не последние убийства, что будут для дестабилизации обстановки, но последние его руками. Так договорились. Он не мясник.

Устранить Кочеткова не составило труда.

Сначала он думал о других кандидатах, среди них о набиравшем авторитет Барченко, но дед Барченко когда-то спас его деда от смерти, а дед Кочеткова таким похвастаться не мог. Внук Константина знал, работали не над одним делом. Он знал, где тот живет, как отдыхает, они не раз наступали друг другу на пятки в карьере. Поэтому Кочетков хоть и удивился, когда он появился в дверях его квартиры под вечер, но спокойно впустил его. Можно сказать, что Кочеткова сгубили упрямство и соревновательный дух, из-за которого он стал выслушивать надуманные вопросы в нерабочее время, желая самоутвердиться.

Сложности возникли уже позже, с инсценировкой и зачисткой следов. Ему пришлось немало повозиться, применив весь свой опыт расследований, а также кровь и шерсть специально убитого в тверской деревне беса, чтобы придать случившемуся достоверный вид нападения РПО. Получилось правдоподобно, вряд ли кто подкопается. Потом он переоделся в нестираную одежду Кочеткова, чтобы сбить со следа ренаров, если их привлекут к расследованию, и отправился в Спасоналивковский переулок.

С Казимиром вышло чуть сложнее, но выбрать его как цель не составило труда. Он был заметный и безобидный. Да, Казимир его знал и иногда выступал информатором, но объяснить ему причины появления в его доме ночью было непросто. Константин наугад спросил его о Назарове, и, к его удивлению, бармен сделал будто бы испуганную крокодилью морду и неуклюже махнул ему лапой, приглашая войти в квартиру…

Три убийства невинных, на три больше, чем он рассчитывал.

Теперь оставалось ждать.

Первый акт, как и обещали, начался зимой.

* * *

– Сантори давай. Восемнадцатилетний.

Бармен с некоторым уважением взглянул на нее и кивнул. Выбор сорта виски, возраст и его стоимость выдавали в посетительнице ценителя.

– Последняя бутылка. На пару стаканов осталось. Редко привозят, – предупредил он, отмеряя янтарную жидкость. – Может, и в Москве последняя такого возраста.

Она обреченно развела руками. Ну, что делать, еще одна маленькая неприятность в череде больших.

– Ничего, потом джемисоном догонимся. Белорусским.

Бармен хмыкнул и долил ей еще грамм десять сверху.

– У нас больше казахские сорта. За счет заведения.

Агафья обняла стакан и отправилась к скамейкам с высокими спинками и черной кожаной обивкой. В принципе, выбирать можно было любое место: за исключением одинокого алкоголика и внезапной пары англоговорящих дедков, бар, старающийся быть более английским, чем английские бары, был пуст. Привычки москвичей с годами особо не менялись: столица пила с четверга по субботу, сегодня же был вечер среды.

Из Спасоналивковского она направилась прямиком туда, где наливают. События последних дней затягивали ее в какую-то недобрую воронку, в которую она погружалась все глубже, независимо от предпринимаемых шагов. Она теряла контроль над происходящим и ненавидела это чувство. Выпить и подумать было необходимо.

Мысли о деле меж тем в голову не шли, сантори не помогал. Недоработали японцы. А вот она, кажется, переработала, перенервничала и переела потусторонней Москвы. Почему, почему расследование о чертовых «Сандунах» досталось ей? Быть бы и дальше в сладком неведении о том, что творится в городе-герое.

Кто прислал