– Или не хочет делиться методикой и лаврами с новичками. Отправил нас херней заниматься, пока сам будет вести настоящее расследование.

– Ладно, – пожала плечами она, – не жаловаться же на него Филатову? Работаем с тем, что имеем. Руководству видней, хозяин – барин. Пойдем заниматься, чем он сказал. А что в папке-то?

* * *

Тысяча девятьсот девяносто второй год. Последнее дело пару лет как скончавшегося следователя Елистратова. Чем-то похоже на наши истории с Курьяново и «Лосиным Островом».

В стране полный бардак, поэтому происходящее проходит совсем незамеченным мимо широкой публики – кому какое дело до серии пропаж и убийств в лесах под Владимиром, когда, как сообщают просматриваемые мной архивные материалы, за окном шоковая терапия, на границах бывших республик стрельба, разваливается Югославия и по живому режут Черноморский флот?

Пропадает лесничий. Потом пропадает грибник. Еще два грибника, одного потом находят местные мальчишки: мертвого, с отгрызенными ногами. Неустановленный охотник, видимо, с латентным даром подвергается нападению жуткого существа, но отбивается, ранит и даже вырывает клок шерсти у нападавшего. Этот клок он присылает анонимно в местную желтую газетенку, которая печатает его историю и выкладывает фото шерсти необычного окраса.

Елистратов, работающий в новообразованном после распада Союза МПД (в котором тоже, как и везде, творится бардак), героически продолжает стоять на страже Пакта и работать вопреки всему. Семидесятилетний следователь советской школы не играет в гласность, не миндальничает с четвертой властью, а заявляется в редакцию «Неизвестного Владимира» и в жесткой форме изымает шерсть на экспертизу.

Лаборатория тоже не может установить нападавшего по образцу, тогда Елистратов решает ловить гада на живца, в качестве живца выступает он сам: бродит днями и ночами по владимирским лесам с обрезом под плащом, дожидаясь нападения, и, что предсказуемо, дожидается. Монстром оказывается лугару, французская разновидность оборотня, и первый за десятилетие гастролер в Центральной России, которую так легко было держать на замке с закрытым авиасообщением.

Елистратов получает ранение в живот, теряет четыре пальца на правой руке и ступню, но засаживает лугару пулю промеж его волчьих глаз. Выходит на пенсию с медалью.

Или вот история из тысяча восемьсот шестьдесят девятого года.

Князь Ромодановский-Ладыженский полгода страдает от страшного зверя в семейном имении под Брест-Литовском. Не то волк, не то лев терроризирует и нападает на селян и скот. Редкие выжившие рассказывают о странном, неравномерном, будто кусками, шерстяном покрове чудовища. Суеверные крестьяне утверждают, что это оборотень, вилктак, о котором рассказывали их литовским дедам их деды.

Каждую неделю начинают устраиваться молебны с просьбой защиты у небесных сил, прихожане впадают в религиозный психоз, шепчутся о наказании за грехи и скором конце света. Нападения продолжаются, окрестные деревни, как и казна князя, начинают пустеть. История доходит до губернских газет, которые сообщают о появлении в России своего жеводанского зверя.

Прибывший на место аж из самого Петербурга следователь министерства бесовских дел Ганс фон Белов организовывает масштабную охоту с целью изловить дьявольского зверя. На третьи сутки облавы загнанное чудовище падает замертво от меткого выстрела в сердце, сделанного самим князем Ромодановским-Ладыженским. Ничего сверхъестественного в деле не находят: наводивший ужас зверь оказывается уродливой помесью огромного английского мастифа и волка, папочкой которого, вероятно, являлся распутный дог графа С., англофила из имения по соседству.

Таких историй про шерсть десятки, я провожу в архивах большую часть дня, заручившись помощью недавно получившего повышение зумера Леши, глушу чашку за чашкой кофе. Какие-то истории оканчиваются прозаично, как с похотливым английским псом, какие-то – оказываются про наших оборотней или народников, а какие-то – про гастролеров. Некоторых из них ловят, а некоторых нет. Часть дел остаются нераскрытыми, конечно, я откладываю такие отдельно, внимательно изучаю, но я не вижу ничего общего между ними, не вижу системы, не вижу связи с нападением на Кочеткова. То ли у меня плохо с дедукцией, то ли связи нет. Направляю в лабораторию запрос – не осталось ли образцов шерсти по нераскрытым делам, можно ли сравнить их с тем, что нашли в квартире покойного. Те возвращаются с ответом, что сходств нет, похоже на шерсть какого-то парнокопытного.

В районе десяти вечера Леша покидает меня, обещая, что будет мониторить новости из региональных отделов и свяжется, если что попадется по теме. В районе одиннадцати Агата возвращается с пустыми руками: ничего разузнать не удалось и ей. Она тоже просматривает отложенные нераскрытые дела, пока с ругательством не откидывает последнее на пол не в силах выстроить их в один с кочетковским сюжет.

– Филатов предупреждал, что расследование будет долгим.

– Займемся завтра папкой?

– Займемся папкой.

* * *

Папка стала делом, после которого жизнь сделала новый крутой поворот и перестала быть прежней. Иногда на мгновенье я вспоминаю это время с ностальгией и горечью.

Знает ли кто-нибудь, сколько всего павильонов на ВДНХ? Ни в лужковский, ни в собянинский период жизни в Москве, ни сейчас я не мог ответить на этот вопрос. Выставка достижений народного хозяйства, переименованная в девяносто втором году в ВВЦ, аббревиатуру, которую, кажется, никто, кроме чиновников не использовал и не знал, как расшифровывать, всегда представлялась мне отдельным городом. Немудрено: двести сорок гектаров, это без парка «Останкино».

До расчистки авгиевых капиталистических конюшен, когда на ВДНХ-ВВЦ брали плату за вход, от метро до входа надо было протискиваться через громады самостройных ларьков с пиратскими дисками, а внутри павильонов бывшего советского великолепия торговали чем угодно, от бензопил и катеров до маек с рок-символикой и японских порножурналов, географию ВДНХ за пределами главной аллеи я представлял себе смутно. Справа от входа, кажется, аттракционы. Слева какой-то рок-магазин. Дальше по прямой идешь мимо разваливающихся фонтанов, пока не уткнешься в ракету. Все, по боковым аллеям – какие-то заброшенные сараи, павильоны-рынки, шиномонтажи, палатки с шашлыком, ловить ничего. За «Космосом» вроде бы одичалый лес. Иди своей дорогой, сталкер, обратно к выходу.

С возвращением ВДНХ исторического названия и активной реконструкцией и благоустройством всей территории выяснилось, что павильонов на ВДНХ сильно больше. Оказывается, вот тот завешенный тканью сарай – красивый раннесоветский ампир, посвященный условно свиноводству. А вот тут всегда дорожка была за кустом, если пойти по прямой, то можно обнаружить ресторанчик в здании бывшей столовой. А на самом краю «Останкино» есть похожий на ДК преуютный павильон «Книги» с кафешкой. Даже за «Космосом» есть жизнь – еще павильоны, дорожки, пруды, целый Музей кино. Да и сами павильоны хранили секреты: то заделанная фальшфасадом скульптурная экспозиция вылезет на свет божий при реконструкции, то закрашенную фреску в честь вождя