В кабине нашли около сотни обрубленных ног оленей; валялись ружья, бутылки из-под водки. Пахло бензином, паленой шерстью.

– Камус добывали. Может быть, для нас, – шепотом, чтобы не услышал егерь, сказал Огурцов Сергею. – Придется невесте валенки носить.

– Такие унты мне не нужны, – буркнул Хлебников.

Не в силах больше оставаться около вездехода, он поднял огнетушитель и зашагал к вертолету.

Совсем неожиданно там, где невысокий лес узкой полоской сбегал в болото, Сергей увидел олененка. Отбившийся от стада олененок бестолково смотрел на вертолет, наверное, принимая его за большого оленя. Низкое солнце насквозь просвечивало его. Казалось, он вот-вот расплавится, сгорит бесследно. Но вот олененок вздрогнул, что-то напугало его. Как из катапульты, он взвился вверх и быстро, легко помчался по тундре.

После окончания десятого класса Севка Герасимов пришел к грустному выводу, что его жизнь не удалась, потеряла всякий смысл, и остается лишь выяснить, кто в этом виноват и что делать дальше. К столь неутешительным мыслям Герасимова подтолкнули события, которые произошли за последние полгода. После зимних каникул его чуть было не выгнали из школы за пьянку, потом он был готов сам бросить ее, чтобы каждый день не видеть нахальное и самодовольное, как у английского дога, лицо одноклассника Левки Трухина.

Он бы ушел в другую школу, но в Барабинском предместье других не было, а до ближайшей городской – топать семь километров. В самые грустные минуты Севке казалось, что судьба обделила его всем и он лишен даже права выбора. Известно, место рождения, отчий дом, семью, друзей детства не выбирают. Но, как выяснилось, одноклассников – тоже. Нет, они были не хуже и не лучше других. Но вот некоторых он с удовольствием утопил бы в болоте, которое было такой же мрачной частицей его жизни. В распутицу, выбираясь на твердую дорогу, он с грустью убеждался, что живет в самом не приспособленном для этой цели месте – на Куликовом болоте. Само название пошло от болотистой поймы, которая со всех сторон обступала предместье и с ненасытной жадностью поглядывала на спасшиеся от него на плоском песчаном холме каменные дома. В последние годы там были построены новые пятиэтажки, там же находилась и школа. Чуть ниже, у сравнительно сухого подножия, лепились двухэтажные деревянные бараки. А дальше, насколько хватало глаз, Куликово болото с крохотными, наполовину притопленными улицами и огородами, с покосившими заборами и столбами, с тухлыми озерцами и заросшими вечнозелеными лывами – настоящий рай для комаров, который местные в шутку называли своей Амазонией.

Севке иногда казалось, что все происходящие в мире изменении обитателей Куликова болота не касались. Со дня основания поместья они были предоставлены самим себе, и если кто-то и приходил к ним на улицу, то чтобы убедиться: есть места, где люди живут беднее и хуже, чем они сами. Вообще, у черта на куличках, где, казалось, все было обречено на выживание, трудно было искать справедливости. Если она и существовала, то, уж конечно, не на болоте и не в предместье. А в школе и подавно! По его глубокому убеждению, там, где всем заправлял Трухин, ее не могло быть и в помине. За примерами далеко ходить не надо.

После сдачи экзаменов десятиклассников, как обычно, оставили в школе на практику. Трухин приходил вовремя, и его тут же отпускали в спортзал – он был капитаном сборной школы по баскетболу. Севка, глядя ему вслед, с усмешкой думал: перетаскивать парты, выносить мусор и мыть полы приходится одним, а в это же время тренироваться, петь песни и готовиться к разным там математическим, географическим и прочим олимпиадам – другим. Выполнив свое дневное задание, Севка заходил в спортзал, садился в уголке и сквозь тугой стук мячей ловил обрывчатый смех, громкие крики, резиновый скрип о деревянный пол кед и кроссовок. Тот мир, куда он стремился, был от него на расстоянии вытянутой руки, но он был закрыт именно Трухиным, и никем более.

Как-то уже в последний день практики, разыскивая своего напарника Борьку Пыженко, он вновь зашел в спортзал. После занятий баскетболистов они должны были с ним помыть там пол. Тренировка заканчивалась, и многие уже собирали свои спортивные сумки. У щита оставались Левка с Машей Гладковской. Они поочередно, видимо, на спор, бросали мяч в кольцо.

Герасимов вспомнил, что и у него был давний спор с Трухиным на десять бросков. Поглядывая на них, Севка решил, что наступил момент напомнить об этом. Пусть Маша будет судьей и свидетелем. Он подошел к щиту и, улучив момент, перехватил отскочивший мяч. Но вместо того, чтобы сразу напомнить о споре, желая показать, что и он не хуже некоторых, топая своими армейскими ботинками, зигзагом повел мяч к щиту. Трухин догнал его и, толкнув в спину, повалил на пол.

– Куда прешь в своих бахилах?! – бросил он, когда Севке снизу вверх посмотрел на него. – Шляются тут разные.

– Герасимов, ну зачем же в уличной обуви и в зал?! – обернувшись на шум, крикнул физрук. – Свой же труд не уважаете/

Севка поднялся и, почувствовав подплывавший к горлу горячий комок, хотел врезать Левке, но поймал умоляющий взгляд Маши Гладковской, сжал кулак и, поднявшись, медленным шагом вышел из спортзала. Свернув за угол, он хотел по обыкновению пойти к школьному сторожу Кузе, но потом решил, что дождется и вломит Левке здесь, в школьном саду. Больше терпеть его хамство было невыносимо.

Только что прошел дождь, остро пахло свежей тополиной листвой, где-то рядом по-летнему сыто чирикали воробьи, словно еще не до конца веря, что весь школьный двор, дорожки, тополя, лужи – все до осени отдано им в полное распоряжение. Порывшись в кармане, Севка бросил им хлебных крошек. Они, расталкивая друг друга, стали драться за самый крупный кусочек. И, глядя на них, Севка начал понемногу успокаиваться. Он вспомнил, как несколько дней назад, освобождая для покраски кабинет биологии, под портретом Дарвина прочел, что самая жестокая борьба – это внутривидовая. Впрочем, это Севка знал и без Дарвина. Сборная школы по баскетболу была чемпионом города, и у Герасимова, как и у многих, была давняя мечта попасть в нее.

Еще в шестом классе он записался в секцию баскетбола, но на первой же тренировке поругался с Трухиным. Левка был капитаном и всех новичков заставлял подавать ему мяч после броска по кольцу. Севке это быстро надоело, и когда опять настала его очередь, он с двух рук показал Трухину фигуры из трех пальцев. Левка решил поставить его на место. Но сам этого делать не стал, поручил своему вечно что-то жующему дружку – Ваське Коннову, которого за пухлость и округлость звали Батоном. Тот после тренировки расквасил Герасимову нос, а Трухин пригрозил, что, если он кому-то пожалуется, будет еще хуже. Севка перестал ходить в спортзал. Пусть Трухина обслуживают те, кому это нравится.

Однако с той поры получалось, что куда Севка ни сунется, везде натолкнется на Левку Да если бы только на него! Говорят, обида прощается, но не забывается. С той маленькой стычки между ними началась большая вражда. Нет, они не показывали своих истинных чувств, по утрам шли в одну школу, молча кивали при встрече на улице, заходили в один класс, решали одни и те же задачи, но все знали, что Трухин и Герасимов – непримиримые соперники. Впрочем, и соперниками назвать их было трудно; в классе везде и во всем Левка шел первым номером. Каким шел Севка – этого не знал никто. Трухин иногда приглашал Герасимова на переменах поиграть в подкидного дурака, заранее зная, что Севка окажется тем крайним, кому, как самому невезучему, достанутся все щелбаны. И перестал приглашать, когда Герасимов стал оставлять в дураках других.