Как подчеркивал Триверс в своей статье 1974 года, с точки зрения генов и сами родители – нечестные манипуляторы. Они, точнее, их гены, хотят извлекать из ребенка максимум альтруизма и жертв по отношению к родственникам. А для этого необходимо привить ребенку такую любовь, которая выходит за рамки его генетических интересов. Данное утверждение справедливо не только в отношении любви к сиблингам, но и любви к дядям, тетям и кузенам – все они несут (в среднем) вдвое больше генов родителя, чем ребенка. Посему большинство матерей и отцов не жалуются, что их чадо слишком трепетно относится к тетям, дядям, племянницам и племянникам.

Дети биологически восприимчивы к пропагандистским кампаниям родителей, а родители – к пропагандистским кампаниям ребенка. Причина в том, что слушаться родителей целесообразно – с дарвинистской точки зрения. Хотя генетические интересы родителя отличаются от генетических интересов ребенка, на 50 процентов они совпадают. Результат: у родителей есть все генетические основания заполнять голову ребенка полезными фактами и изречениями, а у ребенка – обращать на них самое пристальное внимание. Сами гены «хотят», чтобы ребенок приобщился к уникальному банку данных, размещенному в его родителях.

И гены добиваются своего. В юности нас переполняет благоговение по отношению к родителям. Одна из дочерей Дарвина вспоминала: «Что бы он ни сказал, все было абсолютной истиной и законом для нас». Конечно, она преувеличивает. (Когда Дарвин обнаружил пятилетнего Леонарда скачущим на диване и напомнил ему, что это против правил, Леонард ответил: «Тогда я советую тебе выйти из комнаты»[289].) И все же маленькие дети питают сильное, если не безоговорочное, доверие к родителям, и родители (в теории) должны им пользоваться.

В частности, родители должны делать то, что Триверс называл «формовкой» под личиной «обучения»: «Поскольку обучение (в противоположность формовке) расценивается детьми как нечто, отвечающее их собственным интересам, родители склонны чрезмерно акцентировать свою роль как педагогов с целью минимизировать сопротивление детей»[290]. Триверс с цинизмом отнесся бы к одному из воспоминаний Дарвина о своей матери: «Помню, как она говорила, что если она просит меня что-то сделать… то это исключительно ради моего же блага»[291].

Однако у родителей есть и другое, более специфическое преимущество в борьбе с генами своих детей. Родственный отбор позаботился о том, чтобы всякий раз, когда ребенок плохо поступает по отношению к сиблингу, совесть вызывала у него чувство вины. Родители могут сыграть на этом чувстве и, очевидно, умеют играть на нем весьма неплохо. Но если естественный отбор научил родителей манипулировать чувством вины детей, отмечает Триверс, значит, он должен был наделить детей средствами противодействия такой эксплуатации – например, способностью скептически относиться к разглагольствованиям о братском долге. Вот еще одна гонка вооружений.

Результат – откровенная борьба за душу каждого отпрыска. Триверс писал: «Индивидуальность и совесть ребенка формируются на арене конфликта»[292].

По мнению Триверса, господствующий взгляд на воспитание ребенка – как на процесс «инкультурации», в ходе которого родители прививают детям жизненно необходимые навыки, – безнадежно наивен. «Не следует полагать, что родители, которые пытаются внушить детям такие добродетели, как ответственность, порядочность, честность, надежность, щедрость и самоотверженность, просто снабжают потомство полезной информацией относительно должного поведения в местной культуре. Все эти добродетели, скорее всего, окажут выраженное влияние на соотношение альтруизма и эгоизма в адрес семьи родителя. Тем не менее родители и дети, по всей вероятности, рассматривают такое поведение с разных позиций». По мнению Триверса, сама распространенность понятия инкультурации есть молчаливый заговор диктаторов. «Превалирующая концепция социализации, – отмечает он, – вот в некоторой степени та идея, которую взрослые склонны поддерживать и распространять»[293].

Это подсказывает нам, что дарвинизм, долго воспринимавшийся как мировоззрение правого толка, может испускать эманации совсем другого рода. Моральный и идеологический дискурс, рассматриваемый сквозь новую парадигму, предстает непрестанной борьбой за власть, в которой сильные часто доминируют, а слабые – подвергаются эксплуатации. Как писали Карл Маркс и Фридрих Энгельс, «господствующими идеями любого времени были всегда лишь идеи господствующего класса»[294].

Кто у матери в любимчиках

До сих пор мы рассматривали упрощенные модели родственного отбора и конфликта родитель – потомок, опираясь на удобные, хотя в некоторых случаях и сомнительные, допущения. В частности, мы исходили из того, что на протяжении всей эволюции человека у сиблингов был один и тот же отец и одна и та же мать. В тех случаях, когда это допущение ошибочно, «естественное» соотношение альтруизма между сиблингами составляет не 2 к 1 в пользу себя, а 2–4 к 1. (Данная поправка наверняка успокоит многих родителей, которые находят свое потомство более склонным к взаимному антагонизму, чем полагает «естественным» математика Гамильтона.) Разумеется, не исключено, что на самом деле потомки бессознательно оценивают вероятность того, что у их сиблингов те же мать и отец, и относятся к ним соответственно. Интересно, будут ли сиблинги с двумя родителями-домоседами более щедры друг к другу, чем сиблинги, чьи родители часто бывают врозь?

Другим упрощением была идея о том, что сама по себе r – ваша степень родства с другими людьми – определяет ваше генетически оптимальное отношение к ним. Математический вопрос, поставленный Уильямом Гамильтоном, – действительно ли цена, которую платит альтруист, меньше выгоды, которую получает реципиент? – включает две переменные: цена альтруизма для вас и выгода для реципиента. Обе сформулированы сквозь призму дарвинистской приспособленности: насколько шансы на производство жизнеспособного, репродуктивно успешного потомства понизятся для альтруиста и повысятся для реципиента. И то и другое, очевидно, зависит от того, каковы были эти шансы изначально – иными словами, от репродуктивного потенциала, которым обладаете вы и другой человек. А репродуктивный потенциал – штука не только индивидуальная, но и возрастозависимая.

Пример: у крупного, сильного, умного, красивого, честолюбивого брата вероятность репродуктивного успеха выше, чем у замкнутого, угрюмого и глупого. Судя по всему, именно так обстояли дела в социальной среде человеческой эволюции, где мужчины с высоким статусом имели право на нескольких жен – или, по крайней мере, на много любовниц. В теории родители должны (сознательно или бессознательно) учитывать такие различия и распределять инвестиции между детьми с проницательностью менеджера с Уолл-стрит. Цель одна – максимизировать общую репродуктивную отдачу по каждому вложению. Следовательно, жалоба, что «мама (или папа) всегда любили тебя больше», вполне может иметь эволюционные корни. В 1960-е годы братья Смозерс[295] сделали эту фразу знаменитой: «твердолобый», невозмутимый Томми постоянно говорил ее своему более умному, более энергичному брату Дику[296].