и мой профессионализм еще можно спасти.

Все еще можно отмотать назад.

Но дело в том, что я не хочу.

Я не знаю, насколько у меня и у нее это серьезно, но забить на то, что между нами искрит и от ее губ мне сносит башку, у меня не получается.

Вчерашний утренний поцелуй, от которого мы не могли оторваться, тому доказательство. И мне не показалось, как отключаются мои мозги, когда я ее целую.

У нее они тоже отключаются, и когда это началось трудно сказать.

Так же сложно сказать, когда и чем это закончится.

И если для меня это очередные неопределенные отношения, в которых я как рыба в воде, то для нее… не знаю, что для нее. Она не выглядит искушенной.

— Решетникова, вы только что нахамили своему преподавателю, — почесываю бровь и стараюсь придать своему голосу твердость.

— Я сейчас занята. Я могу проигнорировать вас в следующий раз? — вздергивает свой упрямый носик.

Сдерживаю губы и себя. Ее острый язык мне нравится точно так же, как цвет ее глаз и мои засосы на ее шее, которые ей невероятно идут.

— Ты меня снова послала?

— Других аргументов у меня не нашлось, Илья Иванович.

Положительно киваю. Согласен.

Я рассматриваю её всю. И меня вновь торкает тот факт, что на ней черная водолазка такая же, как и на мне. Когда я останавливаюсь на вороте, Яна вздрагивает и смотрит на воротник моей водолазки, а затем смущенно отводит глаза в сторону доски.

Всё правильно. Мы оба понимаем, что у нас под воротниками.

— Я звонил тебе весь вечер.

— Я это заметила.

— Но только сегодня утром, — уточняю.

Я как дебил вызванивал ее, а телефон эта засранка включила только сегодня на моей лекции.

Яна решает смолчать.

Смотрит по сторонам, демонстративно игнорируя мое присутствие.

Она обижена.

Обижена на то, о чем я не в курсе.

Обижена на какую-то вымышленную девушку и на тот факт, что я понятия не имел о том, что она работает в баре и высказал предположение о намеренных встречах со мной.

Мне не сложно проглотить свои слова и извиниться, если мы нормально поговорим.

Как взрослые люди.

А не так, как вчера, когда Яна убежала, сверкая пятками. Так делают только дети. И это еще раз говорит о том, что время остановиться у меня еще есть.

Мы стоим по-прежнему на приличном расстоянии друг от друга, а ее запах будоражит нехило.

— У меня нет никакой девушки. И я не понимаю, с чего ты решила, что она у меня имеется.

Лицо под кепкой вздрагивает.

Яна неопределённо ведет плечом. Но всё так же театрально равнодушно пялится в доску.

— Я видела, как вы танцевали в баре с брюнеткой, — обиженно опускает лицо в пол.

Прикидываю, с какой брюнеткой я танцевал и когда вообще это было.

— В тот день, в баре, когда мы встретились на парковке, — прилетает как объяснение следом.

Она про Колесникову, что ли?

— Так ты меня видела?

Ее глаза волнительно носятся по стенам и потолку.

— Да, я вас видела.

— И решила, что зав кафедрой, на которой я работаю, моя девушка? — брови Яны хмурятся. — Да там половина института отмечала её юбилей.

— Но танцевали-то вы с ней! — возмущается.

— С ней танцевали все, но увидела ты только меня. Ян, она моя коллега. Ни больше, ни меньше, — как можно доступнее поясняю, но выходит оправдательно.

— Коллега? — закусывает виновато губку, когда я готов подлететь и надавать по заднице за то, что терзает рот, который должен терзать я. — Но я-то этого не знала, — ее воинственный тон постепенно спадает, и это не может ни радовать.

— Теперь знаешь. И вчера бы узнала, если бы не сбежала, — отталкиваюсь от двери и шагаю к ней. Медленно, чтобы не спугнуть, пока ее замешательство мило подкрашивает щечки в румянец.

Подхожу так, что между нами остаётся несколько шагов. Мои руки опущены в карманы брюк, а ее нервно перебирают ремешок рюкзака.

— Еще вопросы? — заглядываю под кепку.

Отчаянно зажевывает губку.

Стискиваю руки в карманах, подавляя желание провести большим пальцем по нижней, потом по верхней…

— Зачем вы представили Аглае Рудольфовне меня своей девушкой?

На этот вопрос дать ответ сложнее.

Потому как в идеале я должен сказать правду о том, что я хотел выбить себе время перед ба и наслаждаться холостяцкой жизнью. Это в идеале, если я планирую окунуться в противоречащий моим принципам и вузовскому этикету водоворот и прояснить недосказанности между нами. Но я также понимаю, что, если я скажу правду, она никому не понравится. В том числе мне. Потому что я уже не понимаю, а так ли важна для меня свобода.

Она настойчиво ждет ответа и теперь смотрит открыто в глаза.

Ладно.

Запустив руку в волосы, глубоко вдыхаю цветочный аромат, который не придает сил, а наоборот туманит рассудок.

— Моя бабушка зациклена на том, чтобы скорее меня женить, но в мои планы пока такой расклад не входит, — замолкаю. Кажется, я начал не так, потому что губы Яны сжимаются со скрежетом, а глаза беззвучно спрашивают, ни баран ли я по гороскопу.

— Хм, — невесело усмехается Яна. — И вы решили преподнести меня ей на блюдечке, чтобы не расставаться со своей свободой?

Всё так, да.

Черт.

Но тогда я еще не знал, насколько мне понравятся её губы.

Ничего не отвечаю, чувствуя себя по-скотски.

—Я поняла, Илья Иванович. Свою часть сделки я выполнила, теперь надеюсь на вашу совесть. Мне пора. У меня следующая пара у преподавателя-говнюка, не хотелось бы его провоцировать.

Да что ж такое-то!

Не даю ей уйти и преграждаю путь.

Долго мы еще будем бегать?

— Ты можешь не делать преждевременные выводы и выслушать до конца? — раздражаюсь я и напоминаю себе, что еще не поздно закрыть пожарный гидрант.

Яна дергается и поднимает свои хрустальные прозрачно-голубые глаза, в которых плещется обида.

Да елки-моталки!

Не ведись, Миронов.

Но я ведусь.

Стягиваю с девчонки кепку и бросаю на стол.

Под изумленный писк Яна округляет глаза и приоткрывает ротик.

Подхватываю её под ягодицы и, не успев поймать падающий с плеча рюкзак, усаживаю на преподавательский стол, вклиниваясь между ножек, затянутых в узкие джинсы.

— Что вы…

— Яна, да. На тот момент у меня был