И вдруг запретное окно в ее разуме открылось, и она вернулась в тот ужасный день, когда к ним явились полицейские и сообщили об убийстве матери. В груди Элинор вспыхивает гнев, заставляя ее шумно и яростно дышать. Вспоминаются слова Роуз, произнесенные минувшим вечером: «Элинор, ты должна научиться прощать. Если не научишься, гнев и далше будет есть тебя изнутри. У человека, убившего нашу маму, была отвратительная, тяжелая жизнь. Я смотрела его дело. Особым умом не отличался, зато был склонен к вспышкам насилия. Он даже не понял последствий содеянного. С ним чудовищно обращались в работном доме. В момент убийства он не сознавал, чтó творит. Элли, он был болен, как и Мейбл. Если ты собираешься полноценно жить дальше, ты должна его простить…»

Стук в дверь возвращает Элинор в действительность. Она залпом допивает воду и приглаживает волосы, стремясь выглядеть пристойно.

– Войдите, – хрипло произносит она, мечтая, чтобы мозги перестали ударяться о черепную коробку.

В щель просовывается голова Элис.

– Доброе утро, миссис Хэмилтон. Решила вас проведать, все ли у вас в порядке. Сейчас без малого одиннадцать часов. Я подумала, может, вы захотите позавтракать. Мисс Кармайкл пошла прогуляться, и хотя она велела вас не тревожить…

– Боже, Элис, неужели одиннадцать! – (Мозг пронзает новая мысль.) – Малыш! Я же должна была покормить Джимми! – Ее груди переполнены молоком, а она только сейчас это почувствовала. – Как же я могла так долго проспать?

– Не волнуйтесь. Утром мисс Хардинг дала малышу рожок со сгущенным молоком. Подумала, что вам надо выспаться после… – Элис смущенно краснеет и торопится к окну, чтобы отдернуть шторы.

– Вы все правильно сделали, – говорит Элинор, снова закрывая глаза от яркого света и массируя указательными пальцами виски. – Я вела себя как последняя дура. Пусть эта головная боль послужит мне уроком, чтобы я больше не повторила такой ошибки. И потом, наверное, уже пора приучать малыша Джимми к рожку. Ему же скоро три месяца.

– Да, миссис Хэмилтон, – говорит Элис и, прежде чем уйти, приоткрывает окно. – Уверена, после яичницы с беконом вы почувствуете себя лучше.

В кухне миссис Беллами цокает языком, кривит губы и недвусмысленно показывает свое отношение к наглой просьбе приготовить еще один завтрак, когда ланч не за горами.

– Поймите, миссис Белами. Исключительные обстоятельства, – мямлит Элинор, пятясь к двери и удивляясь, почему она извиняется перед женщиной, которая находится у нее в услужении.

Она торопится покинуть кухню и вздрагивает, слыша, как повариха отчитывает бедную Элис за мелкую провинность.

В столовой миссис Фолкс начищает столовое серебро – самое лучшее, какое есть в доме.

– Доброе утро, миссис Хэмилтон.

– Доброе утро, миссис Фолкс. Я безбожно проспала почти все утро. Вчера засиделись с Роуз допоздна.

– Наверное, вам было о чем поговорить. Она ж теперь всю неделю работает в городе. Вы, поди, проголодались. Хотите, попрошу миссис Беллами…

– Ради бога, не надо. Я уже просила. Не стоит дважды ее беспокоить.

– Это точно. – Миссис Фолкс укладывает начищенные ложки, вилки и ножи в ящик буфета. – Подумала, надо почистить на всякий случай, а то вдруг вы с мистером Хэмилтоном захотите позвать гостей. Вы уже давно не…

– Да. Спасибо, миссис Фолкс. Хорошая мысль. После рождения Джимми мы как-то перестали собирать гостей, но я думаю… – Она замолкает.

Тишина, воцарившаяся в комнате, гнетуще действует на обеих.

Элинор опускается на стул. Ее голова напоминает качающуюся лодку. В животе бурлит. Вряд ли ей удастся протолкнуть туда завтрак.

– Я вам кофе принесу, – говорит миссис Фолкс и торопливо уходит.

– И пожалуйста, скажите мисс Хардинг, пусть принесет мне Джимми! – кричит вдогонку Элинор.

– Конечно, – обернувшись, отвечает миссис Фолкс. – Вы ж, наверное, соскучились по своему красавцу. – Она улыбается и уходит.

«Пора брать себя в руки, – думает Элинор, ожидая кофе. – Слишком много такого, в чем мне нужно разобраться».

Через несколько дней Элинор выходит из такси напротив элегантного дома на Беркли-сквер, принадлежащего Софи и Генри. Спустились сумерки. Из всех окон в темное холодное пространство площади льется мягкий теплый свет. Элинор расплачивается с водителем, поднимается на крыльцо, всматриваясь в окна верхнего этажа. Оттуда доносятся приглушенные голоса, звуки музыки и всплески смеха. Веселая, манящая атмосфера.

Дверь открывает горничная в красивом черном платье, белом фартуке и наколке. В доме Софи полно слуг. Кое-кого Элинор помнит, но эта, вероятно, новенькая. Дворецкий, должно быть, наверху, обслуживает гостей. Элинор идет вслед за горничной по ярко освещенному холлу со стенами янтарного цвета. Ноздри улавливают знакомый запах полировочного средства для дерева и застарелый запах табака. Вот и широкая лестница на второй этаж.

Суаре, устроенное Софи, в полном разгаре. Элинор входит в главную гостиную. Как давно она не бывала на вечеринках, а тем более одна, без Эдварда. Ее охватывает странное беспокойство, не пуская дальше порога. Элинор осматривает гостиную, борясь с настойчивым желанием повернуться и уйти. Гостей тут никак не меньше сорока. «Встреча в узком кругу» – так это преподнесла ей Роуз. Прекрасная возможность познакомиться с этим французом. Ее нервы напряжены. Ощущения в желудке напоминают метания птиц, запертых в клетке.

Гости разделились на разномастные шумные кучки. Одни окружили граммофон, другие развалились на роскошных мягких диванах и в таких же мягких креслах. После простого деревенского очарования Брук-Энда гостиная вызывает некоторую оторопь. Немыслимо элегантные темно-зеленые стены и всплески ярких красок, исходящих от больших восточных ваз, портьер и ковров с изображением экзотических птиц и цветов. Судя по виду некоторых гостей, суаре тянется с самого ланча.

Ей не следовало сюда приезжать. Она так и сказала вчера вечером Роуз по телефону после того, как перетряхнула весь свой гардероб в поисках подходящей одежды. Нашлось лишь пять-шесть платьев, в которые она смогла влезть и выглядеть более или менее прилично. Роуз пустила в ход всю силу убеждения, и после долгих уговоров Элинор согласилась приехать только на один вечер с ночевкой. Она выедет из Брук-Энда в середине дня и вернется назавтра к ланчу. Мейбл и Джимми едва ли заметят ее отсутствие. Перед отъездом она обняла и расцеловала обоих. Поезд покатил в сторону Лондона, увозя ее все дальше от детей. Ей думалось, что поездка вызовет ликование, но вместо этого она ощутила тягостное чувство разлуки. Словно веревка, оно все крепче сдавливало ей грудь.

Но раз уж она здесь, надо не киснуть, а включаться в общее веселье. Глубоко вдохнув, Элинор входит в гостиную. Дворецкий предлагает ей бокал с коктейлем цвета летнего заката. «Наверное, что-то на основе коньяка», – думает она и делает большой глоток для храбрости. Большинство мужчин собрались в дальнем конце гостиной. Над их головами вьется сигарный дым. Женщины и группка молодых людей находятся в центре, расположившись на диванах или покачиваясь в так музыке, льющейся из граммофона. Как всегда на вечеринках у Софи, в гостиной полно молодых и красивых вперемешку с теми, кто не блещет красотой, но занимает важное место в обществе. Элинор не по себе. Она чувствует себя толстухой. Спустя два с половиной месяца ее фигура еще не вернула себе прежнюю гибкость, какой обладала до беременности.