Страшно было думать, что жертва, на которую ты пошел вопреки всем инстинктам самосохранения, может оказаться напрасной, а все надежды на возможную помощь бессмысленны. Ромка гнал от себя эти мысли, но они возвращались снова и снова вместе с болью в избитом теле, резко усиливающейся при каждом его движении. А между тем время шло, продолжая терзать его неизвестностью.

В щели между досками летнего домика уже начинал просачиваться тусклый сумеречный свет. Потом снаружи все-таки послышалось какое-то движение. Уловив его, Ромка перекатился и сел, наползая спиной на стену. Лежать ему сейчас, конечно, было гораздо комфортнее, но он заставил себя двигаться, превозмогая боль, потому что хотел встретить своих недругов если не лицом к лицу, то хотя бы не валяясь у них под ногами.

Но вопреки его ожиданиям внутрь не ввалилась толпа дюжих молодцев, а проскользнула одна-единственная фигурка. Лана! Притворив за собой дверь, девушка разглядела Ромку и кинулась к нему. Опустившись перед ним на пол, схватила его за руку, поднесла к своему лицу и начала целовать, орошая беззвучно катящимися слезами.

— Лануська, да ты что, совсем с катушек слетела? — Ромка попытался отобрать у нее руку.

— Нет. — Лана не отпустила, а теперь просто прижала ее к своей щеке, глядя ему в лицо глазами, полными слез.

— Так что тогда тут удумала? И как здесь вообще оказалась?

— Прибежала, лишь только узнала от охраны о том, что с тобой случилось. Они же при нас переговариваются о своих делах, не стесняясь, как будто мы и не люди даже, а вовсе какой-то скот. Нас привезли, и те, кто оставался в лагере, начали делиться новостями с нашим сопровождением. — Голос у Ланы звучал хрипло все из-за тех же слез, которые текли по ее лицу непрерывно.

— Ясно. — В свое время Ромка точно так же, от непринужденно болтающей охраны, услышал прозвище продажного полицейского. — Но это был не повод, чтобы ты кидалась сюда. Ты понимаешь, чем ты сейчас рискуешь?

— А мне все равно! Мне даже не важно, за что тебя сюда бросили! Ты — самое лучшее, что было у меня в жизни! Кроме тебя, у меня вообще никого больше нет! И я буду рядом!

— Ланка, ну не может же быть, чтобы ты была совершенно одна. Ты что, из детдома? Нет? Тогда где твои родители или хотя бы какие-то другие родственники?

— Ты хотел знать, за что я несу свое покаяние? Просил тебе довериться?

— Но не сейчас, Ланусь. Убегай, я тебя заклинаю! Всеми святыми, в которых ты только веришь!

— Даже не уговаривай! Я буду рядом с тобой. До конца, что бы с нами ни сделали! А пока у нас есть еще время, я тебе все про себя расскажу. Пусть это будет моей подлинной исповедью. Тебе, единственному неравнодушному ко мне человеку.

После такого ее вступления Ромка просто не нашел слов, которыми еще можно было бы попытаться прогнать ее отсюда. Да она и не дала ему на это времени. Сразу приступила к своему рассказу. Говорила быстро, боясь не успеть. А голос ее звучал то резко, и сама она при этом вся вспыхивала, застывая напряженно вытянутой струной, то становился глухим и безжизненным, и тогда она будто каменела, сутулилась. Но, превозмогая себя, говорила, не останавливаясь. А Ромке оставалось лишь слушать страшную историю о девочке-подростке, оставшейся, как и он когда-то, сиротой. И тоже с младшей сестрой на руках.

Но на этом сходство Ромкиной и Ланиной судеб заканчивалось. Потому что Ромка к моменту гибели своих родителей успел вернуться из армии, и они с Айкой начали строить свою жизнь вдвоем, без чьего-либо вмешательства извне. Удачно или нет, но сами. А вот Лане на тот момент, когда умерла ее мама, было всего четырнадцать, и они с сестрой остались на попечении отчима.

Тот, вызывая уважение и восхищение окружающих, слыл образцовым отцом. И никто даже не подозревал, что почти с самых первых дней, когда они остались одни, этот «опекун» начал регулярно насиловать свою старшую падчерицу. Та затравленно молчала обо всем, потому что он сумел ей внушить мысль о своей неподсудности и о том, что с его влиятельными друзьями в полиции ему никакие наказания не грозят. А еще он шантажировал Лану, угрожая ей, что, в случае ее неповиновения, возьмется за Пелагею, младшую сестру. Запуганной Лане после этого только и оставалось молча терпеть все его издевательства.

Так продолжалось несколько лет, по истечении которых в один совсем не прекрасный день она заметила, что все ее страхи за сестру имеют под собой вполне реальную почву и что к Пелагее отчим тоже начинает проявлять совсем не отеческий интерес.

— Вот тогда… — Лана запнулась, потом выдохнула, — тогда я и решила его убить! Поняла, что сестре он изломает жизнь точно так же, как мне, и я ничего не смогу с этим поделать, если только не решусь на крайние меры. И что я должна на них решиться, просто обязана, чтобы Пелагея тоже не прошла через весь этот кошмар и не захлебывалась бы в грязи на каждом его этапе!

И вот я затеяла дома уборку. У меня все было продумано! Открыто окно, выкручен шуруп на карнизе для штор. А подоконник я натерла маслом так, чтобы со стороны это было незаметно. И попросила отчима закрепить карниз. Мы жили на девятом этаже, но высоты он не боялся, поэтому спокойно забрался на подоконник при открытых рамах. Но когда он поскользнулся на масле, как я и рассчитывала, то мгновенно извернулся, прямо как кот. Еще немного — и он бы спасся, спрыгнул бы с подоконника в комнату. И вот тогда… тогда я подбежала и толкнула его, лишая этой возможности. Он еще немного побалансировал на крае окна, хватая руками воздух, а потом сорвался и полетел, и заорал, как подбитый зверь. Этот крик мне до сих пор иногда слышится, а временами еще и снится, все целиком. Как он резко затих и как я не смела подойти к окну, чтобы выглянуть на улицу.

Потом внизу заголосила соседка, начали сбегаться другие люди. Кто-то из них пришел потом в нашу квартиру. Не помню даже, кто именно это был. Для меня все было как в тумане. И больше всего я боялась услышать, что отчим выжил и что теперь он обвинит во всем меня. У меня все поджилки тряслись, пока я не услышала от соседей, что он все-таки мертв. А потом стало еще хуже, когда я поняла, что же все-таки натворила.

— Ланка! — Ромка не выдержал, решившись ее перебить. — И ты из-за этой паскуды себя казнишь столько лет? Из-за того, что не позволила ему еще и твою сестру совратить? Да если б ты не молчала в свое время, то все то же самое, только в гораздо худшей форме, с ним бы давно уже сделали его сокамерники на зоне.

— Вот, может, мне и надо было все-таки заявить на него? А не решать его судьбу самой, устраивая самосуд? Но я боялась. Боялась того, что сбудутся все его угрозы, что друзья его отмажут от ответственности, и он потом вернется домой еще страшнее и деспотичнее прежнего.

— Раз так, то ты правильно сделала, решив эту проблему самостоятельно. Да Айка моя, например, этого гада порешила бы сразу после того, как он на нее в первый раз покусился! Есть вещи, которые нельзя прощать никому. А уж про педофилию и вовсе нечего говорить.

— Не знаю… наверное, ты прав. — Лана заломила свои тонкие руки. — Но это еще не все. Мы с Пелагеей прожили вместе несколько лет. Когда погиб отчим, я уже была совершеннолетней, так что мне позволили взять над ней опекунство. Она закончила школу, а потом вышла замуж. И ее муж переехал к нам. Я не возражала, счастье сестры для меня всегда было на первом плане. Но… — Она потупилась. Потом выдала с надрывом: — Спустя какое-то время ее муж тоже начал проявлять ко мне интерес, прямо как отчим в свое время!