тропой,

Девки мне вдогонку кричат:

«Так держать, моряк молодой!»

Эх, болит от пляски нога,

Путь далек лежит впереди!

Девки вслед галдят: «Га-га-га!

Молодец, еще приходи!»

1999

«Я примерно как сосна в поле чистом…»

Я примерно как сосна в поле чистом,

Я судьбу свою взяла в оборот —

Загуляла с молодым машинистом,

Он в Америку меня увезет!

Я даю ему селедку на блюде:

«Обещай, что я в заморских краях

Буду в качестве звезды в Голливуде

Фигурировать на первых ролях!»

Я, как старая баржа́, на приколе

В тихом омуте торчать не хочу:

«Ты давай меня вези, слышишь, Коля?

Путь под горку для тебя по плечу!»

Он меня до Узловой на подножке,

Чертыхаясь, с ветерком прокатил,

«Чижик-Пыжика» сыграл на гармошке

И гогочет вон, стоит, как дебил.

Он дает мне на автобус монету,

Он с ресницы мне сдувает слезу:

«Через море-океан рельсов нету,

Как же я тебя туда повезу?»

Я попала на все сто, я не скрою

То, что жизнь у нас пошла кувырком!

Ладно, Колька, ты подлец. Хрен с тобою!

Я гуляю с молодым моряком!

Он нацелен, как снаряд, на пивную,

Но проспится, если завтра в поход, —

Хоть он списан с корабля подчистую,

Бескозырку и ремень бережет!

Он горбушку ковыряет клыками,

Он рисует авторучкой маршрут:

«Вот починим такелаж с дружбанами

И помчимся напрямки в Голливуд!»

Он мечту мне, и надежду, и веру,

Где-то даже и любовь подарил.

Он ко мне на сеновал, для примеру,

Диалог осуществлять приходил!

Я не мертвая теперь, а живая.

Это раньше было все, как в дыму.

Ну а то, что он с утра выпивает,

То кому сейчас легко? Никому!

Голливуд, не Голливуд, а в рекламе

Я сниматься начала — будь здоров!

Я колхозникам по первой программе

Рекламироваю корм для коров!

Я на танцах — инородное тело.

Бабы толстые пыхтят, только я

На четырнадцать кило похудела,

А была ведь в ширину, как свинья!

Это в форму я вхожу, а с парнями

У меня нейтралитет, а они

Возле ног моих лежат штабелями

И вздыхают, и молчат, словно пни.

Колька, хмурый, мне кричит: «Скоро старость!»

Он объелся, видит Бог, белены.

«Где твой чертов, — он орет, — алый парус?

Где моряк твой, где его дружбаны?»

Я, как чайник на плите, закипела,

Я в экстазе с пузырями у рта:

«Слово доброе важнее, чем дело,

Если дело это — дрянь, хренота!

Может, дуба даст моряк от цирроза,

Ну, а может, он его и не даст,

Ты же, гад, меня в бурьян с паровоза

Сбросил влегкую, спихнул, как балласт!»

В общем, все я с машинистом решила —

Он с романтикой любви не знаком!

Он чумазый, я его разлюбила!

Я гуляю с молодым моряком!

1997

«Я приплелся сюда, от тоски одурев…»

Я приплелся сюда, от тоски одурев.

Мне знакомый забор под луной скалит зубы,

И, мусоля впотьмах заунывный напев,

Дурень-ветер дудит в водосточные трубы.

Камни могут дышать, им ветра нипочем.

В этих дебрях глухих я своим был когда-то.

Я к холодной стене прикасаюсь плечом.

Я в боях уцелел. Я вас помню, ребята.

Дворник в черных усах нас гонял, старый черт, —

Кулачищи, как гири, глаза — как из стали,

Мы кричали ему: «Вашу шпагу, милорд!» —

И от пьяной метлы псов бродячих спасали.

Каждый был д’Артаньяном, вождем, вожаком,

Вот он я — пятилетний боец бесшабашный,

Вот он, Славка, мой друг, мы без страха идем,

Все на свете забыв, в честный бой напролом,

А теперь с нами дьявол вовсю крутит шашни…

У меня от метели мозги набекрень,

От сиреневых льдинок, звенящих и тонких,

Вон, в далекой дали — то ли Славкина тень,

То ли дух д’Артаньяна витает в потемках.

И застыл под колоннами мраморный лев, —

«Будь здоров», — я шепну, тишины не нарушу.

Я приплелся сюда, от тоски одурев,

Собирать по кусочкам пропащую душу…

2005

Раздел IV

У меня есть несколько песен о войне. Меня тогда на свете не было, но тема войны с детства во мне живет и никуда не уходит. Началось это лет с шести — у нас дома почти всегда работал радиоприемник, и часто я слышал голос диктора, перечисляющего имена и фамилии людей, — я сначала не понимал, кто они все, но ясно было, что их много и что происходит что-то важное. Мне объяснили, что это одни люди ищут других, кого они потеряли за годы войны, про кого они не знают, живы ли те, а если и живы, то где они и что с ними. Фамилий были сотни, я никак не мог понять, как это так — родители потеряли детей, например, под бомбежкой эшелона двадцать лет назад и не могут их найти, — мои-то отец и мать — вот они, рядом, а тысячи и тысячи таких, как я, не могут увидеть братьев, сестер, родителей, их всех разбросала война.

Мой отец четырнадцатилетним подростком осенью сорок первого возил снаряды на фронт, у него на глазах убило шофера, его напарника; мой дядя в семнадцать лет ушел ополченцем на войну и пропал без вести под Вязьмой; мой дед с первого до