– В доме траур, похороны по нашему обычаю следует свершить до заката, – начал он, – прошу вас оказать уважение…

Кортэ хмыкнул, швырнул в угол изрядно посиневшего человека, добытого им из-за зеркала и до сих пор удерживаемого за шею. Следующим движением нэрриха шагнул к главе гильдии и рванул подвеску с массивной цепи. Повел бровью, уложил золотую вещицу себе за пазуху. Похлопал ладонью по влажной рубахе на животе, куда провалился знак власти над кварталом.

– Сел там, руки перед собой, пасть захлопнул, – велел сын тумана. Нагнулся, подхватил маленький арбалет, валяющийся у самого зеркала. Подал Иларио. – Жди. Гляну на покойника.

Нэрриха бегом миновал коридор, лестницу, шагнул в главный зал, мельком отметил двух женщин у изголовья умершего – и покривился. Правило еретиков этой ложной веры брать вторую жену, молодую, нужную вроде бы только для похоти и игр, он не одобрял. Прежде всего потому, что слышал много раз: согласия девицы не спрашивают, а саму её в доме держат только что не рабыней. К тому же, и это особенно мерзко, возле покойника сидит совсем ребенок, она выглядит моложе Зоэ, – такой самое время держаться за мамкин подол и баюкать кукол. Но, рано повзрослевшая, она испуганно жмется к спинке стула, моргает и глядит в пол, комкая складки юбки. По смерти пожилого мужа младшая его жена не получит ничего, поскольку сама отойдет имуществом к его сыну или брату, так вроде бы велит закон веры, почитаемой в этом доме. Подробностей Кортэ не знал, зато сплетен наслушался по гостериям – вдоволь… И теперь морщился, припоминая самые отвратные. Если девчонка не жена, а наложница, если она вдобавок не одной веры с хозяевами дома – будет выброшена на улицу, откуда ей прямая дорога в квартал при речном порте, где гостерий много, а сговорчивые девки подпирают всякий угол. Нэрриха усмехнулся. Он не человек, чтобы судить о правде законов веры истиной и ложной. Он дважды не человек: откуда ему знать, стоит ли спрашивать девиц хоть о чем? Ума у них, если рассудить, порой оказывается маловато для простейшего ответа. А силы, чтобы выжить в недобром мире без защитника – и вовсе нет…

– Сплошная ересь, – поморщился Кортэ, определяя свои мысли, не ко времени явившиеся и бестолковые.

В доме покойного противно выказывать грубость. Однако же иначе не получить того, что жизненно важно для Виона. Трудно добиться правды именем божьим, даже зная все его имена и обладая красноречием Оллэ. Зато крепкий удар по слабостям – жадности и страху – иной раз вышибает нужные ответы. На иные способы их добычи нет времени…

Кортэ еще раз поморщился, отшвырнул к стене наследника – того, кто по обычаю проследил за омовением тела хозяина дома и теперь сидел в ногах покойного и шептал свои молитвы, читая их по книге, не наизусть. Следующим движением сын тумана сбросил с трупа шитый сложным узором покров, повернул тело на один бок, на другой. Старшая жена охнула и сникла в обморок, не выдержав бесцеремонности чужака и его холодного равнодушия к неподдельному горю. Кортэ вытер руки о край ткани, сплошь покрытой стежками, создающими буквы святого текста чужой веры. Медленно кивнул.

Как и ожидалось, у Сакариаса синюшное лицо с глазами навыкате: так выглядят задушенные. Между тем, на шее нет ни единого следа. На всем теле, так уж точнее. Горло не перекрыто костью или иной помехой, позволяющей сказать, что ростовщик подавился. В воздухе и на коже нет знакомых ароматов, какие Абу несколько раз давал нюхать, пробуя научить приятеля остерегаться ядов. Следов пены на губах нет…

– Жил-жил, да вдруг и помер, – сделал вывод Кортэ. Уставился на наследника, хмурясь и одним взглядом вынуждая того замереть без движения. – Эй, он помер во сне?

Ответный кивок оказался слабым, похожим на судорогу, но и этого было довольно для подтверждения. Сын тумана тяжело вздохнул, поправил покойника и накрыл тканью. Немного постоял, собираясь с мыслями.

Уже почти несомненно: убийца ростовщика – он, Кортэ, минувшей ночью бросивший сухой яд в огонь лампады. Отсюда до той лампады по прямой более двух лиг! Но ростовщик мертв. Значит, ночью его тело оставалось здесь, а сознание было далеко – оно задыхалось вместе с Вионом, гибло в том же отравленном дыму? Не доказано. Но – возможно.

– Ты здесь по доброй воле? В Мастера веруешь? – для порядка уточнил Кортэ, глядя на девочку-вдову.

Та испуганно замотала головой, вжалась в стул и закрыла лицо руками, лишь разок исподлобья глянув на ужасного нэрриха, известного всякому и наверняка именуемого чудовищем, к тому же лысого, колюче-небритого, мертвенно серого и ведущего себя недопустимо. Кортэ сокрушенно вздохнул: не следует насильно насаждать благо. Может, никому и не требуется его вмешательство, ломающее устои. Вон как наследник глянул на девочку. А в чем счастье женщины? В праве быть ценным имуществом и принадлежать к богатому дому. Так ответят многие: даже старый Челито пожелал подобного для Зоэ. От души хлопотал, старался всеми силами, не спросив её мнения. Хорошо хоть, выжил… придурок, – мельком подумал Кортэ, припомнив письмо от поверенных. Старика успели выволочь за шиворот из заговора, отправили в закрытой карете подальше от столицы – и то дело.

– Вы, все трое, наверх, – тихо и строго велел Кортэ богато одетым людям, статуями замершим у стены. – Ну, резвее. Иначе до заката вам не зарыть покойника. Я не уйду, покуда не получу того, зачем явился. Не кривите морды, я груб, зато он – грешен сверх меры. Такой грех лучше оплатить, а не тащить по ступеням посмертья: колодой повиснет на шее и утянет во тьму, слишком тяжел.

Вдалеке возник и разросся большой шум, скоро он стуком уверенных шагов докатился до зала. Два воина в коротких багряных рясах, с булавами при поясе, распахнули дверь, кивнули брату Кортэ – и поволокли к лестнице указанных нэрриха пленников, не успевших по доброй воле исполнить его приказ. Старшая жена очнулась и тонко, испуганно завыла. Наследник на ощупь нашел книгу, попытался сесть на прежнее место и продолжить чтение, хотя говорить пока что не мог, губы дрожали, пальцы рвали край страницы.

Кортэ покинул зал, шепнув несколько слов любимой молитвы и испросив у Мастера терпения и мудрости. Хоть малую толику…

В комнате над залом, вмещающим покойного, было тихо. Иларио по-прежнему стоял у стола, подбрасывая на левой ладони нож и перебирая правой листки с записями. Приведенных силой людей из нижнего зала разместили на полу у стены. Те замерли неподвижно, обреченно. Кортэ сел в кресло, оттащив его в сторону и развернув к допрашиваемым.

– Кто-то из вас, а я не сомневаюсь, что нужный человек тут, – сказал он спокойно, – знает, где хранится договор найма нэрриха Виона. Сейчас брат Иларио трижды прочтет «верую» и затем «отдание почести», тоже трижды. Времени, надеюсь, хватит для принятия решения. Поверьте, я старше вас, богаче золотом и опытом. Верное решение всего одно: отдать по доброй воле и без проволочек то, что я требую.

Нэрриха кивнул библиотекарю, повел бровью, забавляясь зрелищем вдохновенной радости, мелькнувшей на сухом длинноватом лице. Иларио искренне полагал, что его упреки и советы делают рыжего нэрриха истинно набожным и даже – он сам однажды признался – дают последнему надежду и на обретение души, и на признание маджестиком сего отрадного факта. Мнение Кортэ относительно способов получения нужных решений из главнейшего оплота Башни было иным. Ставить в один ряд душу и бумаги с красивыми печатями – разве это по-божески? Откуда бы маджестику вдруг научиться бесспорно обнаруживать наличие или отсутствие души? В чудеса площадного толка Кортэ не верил, в святость нынешнего первого служителя – увы, тоже. Именно потому полагал вопрос о своей бессмертной душе решенным наверняка положительно: еще весной он направил куда следует богатейшие пожертвования и дополнил их витиеватым письмом с еще более соблазнительными намеками финансового толка. Дары Башня приняла, скорого и гневного отказа на письмо не прислала – значит, вопрос о цене за душу как раз теперь рассматривается пристально и заинтересованно. И, вот гримаса бесовства, прикрытого маской святости: кто скажет наверняка, чьё золото питает нынешний заговор? Сундуки брата Кортэ, так некстати возжелавшего стать официально одушевленным, проследовали к главной Башне кривой дорогой через Тагезу…